Стихотворения

Пересекая Черту

И закат и звезда с высоты
За собою меня зовут.
И не надо стонать у последней черты,
А пора собираться в путь.
Так прилив выгибает спину
И в пене ревет прибой,
Вывинчиваясь из самых глубин
И опять уходя домой
Темнеет. Вечерний звон.
Дневной затихает шум.
И не надо грустить и ронять слезу
Оттого, что я ухожу.
Время, Место — остались здесь.
А меня понесло — туда.
Я надеюсь столкнуться лицом к лицу
С Хозяином Бытия

Перевел Яков Фельдман

Годива[1]

Я поджидал поезда в Ковентри[2]
И на мосту стоял с толпой народа,
На три высоких, древних башни глядя;
И старое преданье городское
Мне вспомнилось…
Не мы одни — позднейший
Посев времен, новейшей эры люди,
Что мчимся вдаль, пути не замечая,
И прошлое хулим и громко спорим
О лжи и правде, о добре и зле, —
Не мы одни любить народ умели
И скорбь его душою понимать.
Не так, как мы (тому теперь десятый
Минует век), не так, как мы, народу
Не словом, делом помогла Годива,
Супруга графа грозного, что правил
Всевластно в Ковентри. Когда свой город
Он податью тяжелой обложил,
И матери сошлись толпами к замку,
Неся детей, и плакались: 'Коль подать
Заплатим — все мы с голоду помрем!' —
Она пошла к супругу. Он один
Шагал по зале средь собачьей стаи;
На пядь вперед торчала борода,
И на локоть торчали сзади космы.
Про общий плач Годива рассказала
И мужа умоляла: 'Если подать
Они заплатят — с голоду умрут!'
Он странно на нее глаза уставил
И молвил: 'Полноте! Вы не дадите
Мизинца уколоть за эту сволочь!' —
'Я умереть готова!' — возразила
Ему Годива. Он захохотал;
Петром и Павлом клялся[3], что не верит;
Потом по бриллиантовой сережке
Ей щелкнул и сказал: 'Слова! слова!' —
'Скажите, чем, — промолвила она, —
Мне доказать? Потребуйте любого!'
И сердцем жестким, как рука Исава[4],
Граф испытанье выдумал… 'Ступайте
На лошади по городу нагая —
И отменю!' Насмешливо кивнул
Он головой и ровными шагами
Пошел, с собой собачью стаю клича.
Когда одна осталася Годива,
В ней мысли, словно бешеные вихри,
Кружились и боролися друг с другом,
Пока не победило состраданье.
Она отправила герольда в город,
Чтоб с трубным звуком всем он возвестил,
Что граф назначил тяжкое условье,
Но что она спасти народ решилась.
'Они меня все любят, — говорила, —
Так пусть до полдня ни одна нога
Не ступит, ни один не взглянет глаз
На улицу, когда я ехать буду;
Пусть посидят покамест дома все,
Затворят двери и закроют окна'.
Потом пошла она в свою светлицу
И пряжку пояса с двумя орлами,
Подарок злого лорда своего,
Там расстегнула. Но у ней стеснилось
Дыханье, и замедлилась она,
Как медлит в белой тучке летний месяц.
Опомнившись, тряхнула головой,