румынской литературой, на пути к романтической поэтизации вечной женственности».
Итак, «Меделень» — это рай, в котором царит гармония порядка, иерархии и Добра. Но это не просто рай, а рай потерянный. И это его качество — потерянность — определяет основную тональность канунного мира Ионела Теодоряну — ностальгию.
Внутри самого мира эта ностальгия ощущается на уровне стиля, всеобщего настроения, знака, которым отмечен переход от солнечного лета к дождливой осени. Прочитав книгу и поразмыслив над ней, читатель волен дать дальнейшие определения: ностальгия по чистому детству, ностальгия по высоконравственному дворянству, ностальгия по покою, мирному бытию. И все это — накануне зрелости, накануне мещанской буржуазности, накануне войны и тревог.
Вначале мы осмелились предположить, что современный русскоязычный читатель найдет в мире «Меделень» глубокие созвучия своему мироощущению. Причина этой созвучности, на наш взгляд, сокрыта в своеобразии русской Истории (иже Культуры); ее безоглядной устремленности в будущее, способности добровольно пожертвовать ради него настоящим. Наш путь — это путь отречений от того, что есть, во имя того, что может быть.
Эта роковая предопределенность нашей судьбы привела к тому, что единственной реальностью стало само движение. Но на этом пути наступают моменты, когда культура наша, национальное самосознание замедляет бег, чтобы оглянуться назад и оплакать потери. Сегодня мы переживаем один из таких моментов. Где-то в далеком прошлом осталось наше Детство, хранящее чистоту морали, искренность веры, силу справедливости. Одним из далеких отголосков того «золотого века» и стал канунный мир «Меделень» румынского писателя Ионела Теодоряну.
С.Голубицкий
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I. ПОТЕМКИН И КАМИ-МУРА
Двое крестьян со старомодной почтительностью поклонились будущему хозяину усадьбы. Широкие взмахи их шляп овеяли Дэнуца героическим ветром славы. Он замер посреди дороги, чувствуя себя гладиатором, которого восторженно приветствует толпа, а он попирает ногой поверженного противника. Правда, вместо щита у него был бумажный змей, а вместо копья — веревка, клубок которой он крепко сжимал в отведенном назад кулаке.
— С ног вас, барин, свалит это чудище, — сказал один из крестьян.
— Меня?!
Пройдет лето, и Дэнуц будет уже гимназистом, с начальной школой покончено, настали каникулы!
— Поможем-ка барину запустить его, — вмешался другой крестьянин, подходя к змею.
— Ну и велик! — удивился он. — Ни дать ни взять — барское окошко!
Дэнуц почувствовал гордость, что змей — его собственность, и досаду, что сам он меньше собственного змея. Инстинктивно — миниатюрная женщина так отодвинулась бы от высокой, — Дэнуц отошел в сторону, широко ступая по дороге. Змей как арестант застыл между двумя крестьянами.
— Стойте, барин, ветер-то не оттуда дует, возвращайтесь-ка лучше обратно, — посоветовал один из них.
Дэнуц в нерешительности поглядел вдаль и гордо нахмурился, словно одолевали его глубокие сомнения и ответственность, а потом послушался. Он промчался мимо змея и побежал дальше, разматывая и пропуская между пальцами веревку. Следом за ним обезумевшей крысой металась и подпрыгивала катушка.
— Запускайте! — крикнул он, убегая все дальше и дальше, с силой дергая веревку.
Взлет — змей лежит, уткнувшись носом, Дэнуц — на спине.
А тем временем к месту происшествия стекалась, по одному и стайками, босоногая деревенская ребятня.
— Ничего, барин, я его выправлю, — успокаивал мальчика один из крестьян, бережно, словно епитрахиль, отряхивая его пыльную матроску.
— А все потому, все потому, что не расправили хвост, — прерывисто вздыхал Дэнуц, едва сдерживая слезы.
— Как ты к нему, так и он к тебе, барин! Все равно что конь норовистый!.. Глядите-ка!.. Потяните попробуйте… отпустите маленько… опять потяните… Послушайте теперь!
С мелодичной яростью виолончели гудела трещотка, сопровождая полет змея, подгоняемого легким ветром.
— Хооо-па!..
Дэнуц вытянул руки, дабы помочь всевышнему, и, чувствуя пустоту в груди, испуганно вобрал голову в плечи. Девочки плавно раскачивались, будто в танце; мальчики напряглись, готовые броситься вперед.
Словно дельфин в морской волне, змей перекувырнулся через голову… и с глухим ворчаньем застыл на месте, сопротивляясь воздушному потоку…
Его хвост с грацией падающей звезды колыхался на ветру.
— Эй, эй! — кричали дети.
Дэнуц радостно улыбался.
Веревка разматывалась и стремительно уходила вверх. Змей летел над деревней, поднимаясь все выше, — выше холмов, выше солнца, выше ласточек. Дети внимательно следили за ним, приставив к глазам ладони и указывая на него пальцами.
— Вот он! — крикнул один из мальчиков.
— Молчи! — закричал на него другой.
— Что? Что?
— Тсс! — нахмурились остальные.
В воцарившейся тишине слышалось только глухое жужжание летящего змея.
Дэнуц прикасался к веревке кончиками пальцев, словно к острию сабли.
— Беритесь, барин, крепче, я тоже держу…
Дэнуц теснее придвинулся к крестьянину, крепко взялся за веревку и, вовлеченный в небесный водоворот, внезапно опустил одну руку. Откачнувшись назад, он изо всех сил вцепился в крестьянина. Рука, сжимавшая веревку, ослабела.
— Держите, держите, барин, не бойтесь!.. Держите двумя руками!
Сердито нахмурив лоб, Дэнуц напрягся и потянул к себе веревку. Небо, к его удивлению, не обрушилось ему на голову. Веревка судорожно вибрировала у него в руках, наполняя силой мускулы. Глаза Дэнуца возбужденно заблестели.
— А теперь иди.
— Будьте здоровы, барин! — с притворной серьезностью отвечал крестьянин, делая вид, что уходит.
Веревка вырвалась из рук Дэнуца.
— Подожди! Подожди! Не уходи! Помоги мне! — закричал Дэнуц, увлекаемый вверх, охваченный
