осязаемым, что он даже тряхнул головой, прогоняя наваждение. Но ничего не получилось. Будто его заколдовали. И только голос Дрыхлина смахнул эту колдовскую волну.
— Не продадите?
— Какую цену дашь, гость?
— Вам удобнее самой назвать цену.
— Зачем она вам, товарищ Дрыхлин? — спросил Давлетов.
— Не мне, Халиул Давлетович, — жене. Приспичило ей соболью шапку. У одной соседки есть, у другой, а у нее, видите ли, нет. Вот и пообещал при случае...
Савин отодвинул от себя шкурку к Дрыхлину, поднялся, встал рядом с охотницей, прикоснулся плечом к ее плечу. Хотел поймать ее взгляд, чтобы еще раз почувствовать невидимое прикосновение. Но она молча смотрела на Дрыхлина.
— Что же вы молчите, Оля? — не выдержал тот.
— Боюсь прогадать.
— Может быть, у вас еще есть?
— Здесь нет.
— Не надо стесняться, девушка. Дело есть дело. Скажите, сколько я должен вам?
Давлетов недоумевая и с неприязнью глядел на них. Она засмеялась тихим смешком, и Савину подумалось, что улыбка ей очень идет. Засмеялась, превратилась в девчонку и сказала, как процитировала:
— Все оборотни в шкурах и перьях прячутся в пещерах и утренних туманах.
Дрыхлин непонимающе уставился на нее, подчеркивая свое непонимание выражением лица.
— Это ничего не стоит, гость! Это тебе подарок. — Она улыбнулась, но как-то смутно, странно, через силу, будто сожалея о подарке.
— Нет-нет! — запротестовал Дрыхлин. — Так я не возьму.
— Бери, бери, гость.
— Не могу.
— Как ты можешь отказываться, если знаешь наши обычаи? Сказал «нет» — оскорбил хозяина и его дом.
Дрыхлин развел руками, простецкая его улыбка раздвинула щеки.
— Сдаюсь и принимаю подарок. Но чувствую неудобство и желаю отдарить. — С этими словами отстегнул с руки часы; взяв ее руку, вложил их в ладонь. — Примите от меня. Электроника!
Несколько секунд она разглядывала циферблат с меняющимися и скользящими на глазах цифрами.
— Беру их, гость, чтобы не обидеть тебя, — сунула небрежно часы в карман брюк. — С твоего разрешения я подарю их дяде.
— Дело ваше, милая девушка. Вы вольны распоряжаться.
Она искоса бросила взгляд на Савина и сразу же повернулась к Давлетову, словно задала ему немой вопрос. Помешкала, произнесла неуверенно:
— Хочешь такую же?
Давлетов неодобрительно покачал головой:
— Нет. Мне не нужно ваших соболей.
Глаза ее утратили густоту, потеплели. Она спросила его:
— Откуда ты родом?
— Я — татарин. Из Белебея.
— Это далеко, — вздохнула. — Я никогда не слышала про Белебей. За Уралом, да?
Он кивнул.
— Я никогда не была за Уралом. Знаю Чегдомын и Хабаровск. В Чегдомыне я жила в интернате, когда училась в школе. И в Хабаровске тоже училась.
Давлетов заморгал, глядя на охотницу, пробормотал что-то похожее на «бола, бола». Савин неожиданно уловил их поразительную схожесть, словно охотница была дочерью его начальника: скулы, лоб, что-то общее в разрезе глаз. Ему захотелось исчезнуть, оставить их вдвоем, чтоб они могли наговориться по-семейному, посекретничать. Мысль была глупая, но прилипчивая.
— Ты вспомнил свою дочь, да? — спросила она Давлетова.
Тот утвердительно закивал головой, закашлялся по-стариковски.
— У тебя, наверно, красивая дочь?
Давлетов опять согласно кивнул. Помолчал. Ответил:
— Только невезучая.
— Не нашла мужа?
— Нашла. Непутевый человек.
— Непутевый — значит тропу потерял?
— Пьет он.
— Совсем худой муж... Он — хороший муж, — кивнула на Савина, и улыбка у нее стала виноватой.
Савина тронула эта виноватость, он и сам заулыбался так же, с непонятной для себя признательностью к ее словам. Заулыбался, как союзнице в чем-то понятном им одним. И произнес, что и не гадал еще минуту назад:
— А ты красивая, Ольга.
Нет, наверное, в мире женщины, которая бы равнодушно восприняла такие слова. Так и Ольга — изумленно махнула ресницами, непрошеный румянец пробился сквозь морозный загар. Вспыхнула, засветилась вся, подошла зачем-то к печке, пошуровала кочергой угли. Потом, словно на что-то решившись, сняла с гвоздя шапку, не спеша, по-женски надела ее, спрятав волосы. Застегнула на груди безрукавку, потянулась за паркой.
— Ухожу я от вас.
— Как это «ухожу»? — всполошился Давлетов. — Куда на ночь глядя «ухожу»? У тебя здесь дом, лежанка. А мы подремлем сидя.
— Нет. У меня другое зимовье. На Эльге.
— А разве на Эльге есть зимовья? — спросил Дрыхлин.
Она не ответила, продолжала собираться. Савин глядел на нее оглушенно, не веря в то, что она уходит куда-то в такую дикую ночь. Подошел к ней, хотел отговорить, убедить. Но не успел. Она провела рукой по его щеке:
— Пойдем со мной, бойе. Проводи немного.
Савин даже не удивился, словно ждал этого. И не ощутил необычности такого приглашения. Виновата, наверно, тут была вся обстановка необычности, тайга, появление Ольги, нежданное и тоже из необычности. Потому он молча стал собираться. Но услышал голос Давлетова:
— Это невозможно, товарищ охотница. У нас — задание.
Савин сел на чурбак, не в силах вмешаться, объясниться и не очень понимая начальника. Что зазорного в том, что он проводит девушку, чей приютный домик они непрошено заняли? Может, боится за подчиненного — не сгинул бы в тайге? И будто подтверждая это, Давлетов спросил Савина, даже с уговаривающей ноткой спросил:
— Где же я вас потом найду?
— Отец, я приведу его к тебе. — Голос охотницы прозвучал, как просьба о прощении, но так, словно она и не сомневалась, что ей не откажут. — Приведу к тому месту, где будут садиться ваши вертолеты.
Давлетов тяжело опустился на скамью, развел в мучительном сомнении руки, борясь сам с собой, понимая, что нарушает какие-то запреты, установившийся порядок, борясь с симпатией к этой явившейся из тайги женщине. Даже растерянность мелькнула на миг на его лице. Но только на миг. Потому что в следующий момент, видно, нашлось спасительное оправдание в пользу порядка и правил. Сказал через силу, скороговоркой:
— Посмотрите в районе вертолетной площадки карьерные косы по ручью, — и отвернулся.
— Ну вот и хорошо! — бодрым голосом воскликнул Дрыхлин. — Вот и договорились! Завтра к восемнадцати часам мы будем на старой стоянке у вертолетной площадки. Там и встретимся.
Охотница вышла в ночь. Простуженно и по-доброму тявкнул Ольхон. Савин натянул черную шубу-короб,
