крикнул он мне. – Заходите разбавить его вашей водой!» Я вошел.
Все дома деревушки Триан расположены в небольшой долине весьма необычного вида. Имея в длину как и в ширину не более мили, долина эта столь тесно окружена высочайшими вершинами, что солнечные лучи проникают в нее не раньше полудня, да и то ненадолго. На одном ее конце глухо потрескивает Трианский ледник, зажатый в узком гранитном ущелье; у нижней его границы извергаются, словно из голубой пасти, темные и бурные воды, которые затем замедляют свой бег, протекая по лугу. На противоположном конце долины расколотая до самого основания гора принимает в себя этот поток и тот уходит под землю, в сумрачные бездны, недоступные человеческому взору, но возле Мартиньи снова выходит на поверхность и впадает в Рону. Расположение этой вечно затененной долины, соседство ледника и потока – все это поддерживает там восхитительную прохладу; лужайки, когда видишь их впервые с соседних вершин, поражают яркостью своего зеленого ковра. Кажется, будто Вы открыли неведомый еще Эдем, приют, где издавна сокрылись первые обитатели страны. Вы спускаетесь, вы вступаете под эту прозрачную сень, с наслаждением вдыхаете бальзамический воздух, слушаете неумолчный и звонкий говор бегущей воды; это великолепие восхищает ваш взор и сладко волнует сердце.
Сюда выходят дороги, идущие от обоих перевалов – Тет-Нуар и Бальмского. Обе тропы соединяются у подножья Форкла, через который затем надо перевалить, чтобы выйти к Мартиньи. Здесь нет иного пристанища, кроме таверны, куда я вошел. В нижнем ее этаже помещается конюшня и сеновал, а над ними – комната для приезжих. На верхнее крыльцо, откуда окликнул меня француз, ведут несколько деревянных ступеней. Случается изредка, что путешественник, застигнутый ночной темнотой или грозою, вынужден переночевать в Триане; поэтому хозяин таверны держит в этой же комнате пару узких кроватей. Когда я туда вошел, оба моих англичанина, как видно отказавшись от мысли идти в Мартиньи по такой погоде, уже оставили кровати за собой; сменив белье и одежду и закурив сигары, они поспешили прилечь.
Гроза настолько усилилась, что я не на шутку начал тревожиться за путников, с которыми расстался утром, и очень хотел услышать, что они уже спустились с перевала и миновали Триан. Я готовился спросить об этом у хозяина, когда ослепительная вспышка молнии и тотчас вслед за нею – сильнейший удар грома заставили нас вздрогнуть. Хозяин перекрестился, а жена его, подбежав к окну, воскликнула: «Это ударило в Магнинский лес!» Мы выглянули в окно. Из леса со всех ног бежал к нам человек. Когда он приблизился, мы его окликнули. Я тотчас узнал его, ибо видел его утром в той же группе, где были и родители моей молодой спутницы. Еще более тревожась, я стал расспрашивать его, но ничего не узнал. Его послали вперед, в Мартиньи, чтобы заказать там комнаты. Час спустя начался дождь и разразилась гроза. «Молния ударила в дом Приваза, – добавил он, – там теперь пожар, скотина разбежалась, а одна корова так ревет, что сердце надрывается… Она пошла было за мной, но тут опять так ударило, что я думал – свету конец!»
Француз, слушавший наш разговор, вскричал: «Значит в лесу остались дамы!… В такую грозу! Пусть не говорят, что я не поспешил на помощь. Кто пойдет со мной?
– Я к вашим услугам, – сказал я. – Скорее в путь! Я захвачу эти две бараньи шкуры, что здесь висят на стене.
– А я – вот это подкрепляющее средство», – прибавил француз, наливая в свою флягу содержимое хозяйского полуштофа.
Мы без промедления отправились в путь. Тут как раз подошли и геологи… но боже! в каком виде! Вода струилась у них из рукавов, из карманов, из носа и с каждого пальца; они походили на жуков, утонувших в канаве, на жертвы всемирного потопа, вплавь добирающиеся до Ноева ковчега!… Но и теперь они не упускали из виду камней и следили глазами за напластованием горных пород. Они вошли в нашу хижину. А мы двое вскоре уже подымались на Бальмский перевал.
«Ну и мошенники эти торговцы одеждой, – говорил француз. – Называется непромокаемая! Моя шляпа вобрала в себя весь дождь!… Кстати, они красивы, ваши дамы?»
Новый удар грома с оглушительными раскатами избавил меня от необходимости отвечать, да меня все равно не было бы слышно. Тропа превратилась в русло бешено мчавшегося потока; отовсюду каскадами низвергалась вода, и по мере того как мы подымались, становилось все холоднее. Над Магнинским лесом к дождю уже примешивалась ледяная крупа. Час спустя мы достигли линии снегов. Шум воды и свист ветра в деревьях сразу сменились тишиной.
Тропа была здесь неразличима; на зов, который мы по временам повторяли, никто не откликался, и мы уже отчаивались в успехе нашей попытки, когда увидели мула, спускавшегося с перевала. Он был без седока, но оседлан, а повод волочился по земле. Чтобы не спугнуть его, мы спрятались за выступом скалы; когда он приблизился, мой спутник загородил ему дорогу а я схватил повод. Это был тот самый, который я держал утром, это был мул Эмилии! Тут нам представились всевозможные ужасы. Не теряя времени, француз вскочил на мула, а я принялся подхлестывать животное сзади, чтобы заставить его идти и вместе с тем вести нас в нужном направлении. Однако, достигнув открытой со всех сторон площадки, мул шарахнулся влево и поскакал во весь дух, стараясь сбросить всадника. Француз отлично умел держаться в седле, усидеть было для него делом чести, но через несколько секунд он скрылся из виду. Я остался в одиночестве, сильно встревоженный, не зная, куда направиться. Проплутав некоторое время, я обнаружил следы, оставленные мулом на снегу при спуске с перевала, и решил идти по ним. Мысль оказалась удачной; через четверть часа я встретил человека, который по тем же следам шел мне навстречу.
То был проводник, догонявший своего мула.
«Мула мы нашли, – крикнул я ему. – А где ваши туристы?
– Откуда мне знать, где они? Сейчас вот солнце, а что делалось час назад! Тропы не видать, ничего не видать. Ветер деревья выворачивал, а тут еще гром со всех концов света. Каждый держал своего мула, я – своего, вот и растерял их всех. Хорошо еще, что я добрался до пещеры, это тут недалеко, и там укрыл барышню. Но ведь и там ей не больно-то хорошо, а без мула мне ее не вывезти».
При последних его словах, которые заставили-таки себя ждать, моя тревога сменилась живейшей радостью. Эмилия не только была в безопасности, но и мой приход оказывался как нельзя более кстати.
«Добрый человек, – сказал я, – идите обыскивать округу, пока не найдете их всех, а я подожду вас в пещере. Как туда пройти?»
Он указал на какую-то темную скалу.
«Прямо под ней, – сказал он. – Тропа вас сама приведет».
И он отправился дальше.
А я пошел к скале. Но представляешь ли ты себе мое положение, читатель? Если уже само путешествие, разлучающее молодую девушку с ее подругами и сближающее ее с вами или хотя бы доставляющее вам случай поговорить с нею, если уже одно это делает ее в ваших глазах вдвое прекраснее, вдвое обворожительнее, что же сказать, когда вы предстаете перед ней в качестве спасителя и находите ее одну
