До начала молитвы остается совсем мало времени, и он мчится по коридору, позабыв о предписанной семенящей походке. Он вытягивает шею, чтобы посмотреть, не заметил ли кто его промаха; убеждается, что он один, а это случается чрезвычайно редко в этом огромном, кишащем людьми комплексе, где каждый шаг каждого обитателя взвешивается и судится по древнему кодексу поведения.
Он начинает семенить, переходя на робкий, беззвучный шаг. Он, как может, спешит по лабиринту коридоров. Он проходит мимо орд ремесленников и строителей, которые торопятся закончить работу за оставшиеся несколько месяцев до прибытия послов из чужеземных стран по случаю торжественного открытия Запретного города в первый день нового года, 2 февраля 1421 года.
Он проскальзывает в молитвенный зал, падает на колени на свободный коврик в задних рядах и касается лбом пола. Помимо всего прочего он молится, чтобы никто не заметил его опоздания. Он не может себе позволить, чтобы плохой отзыв запятнал его имя. Осторожно глядя из-под официального черного головного убора с двумя отворотами в виде крыльев, он быстро осматривает комнату. Остальные евнухи- мусульмане, по-видимому, поглощены только молитвой.
Готовясь выйти из молитвенного зала, он слышит, как кто-то шепотом окликает его по имени:
— Ма Чжи.
Это Ма Лян, его друг и земляк из Юньнаня, тоже мусульманин. Ислам пришел в Куньян, родную деревню Чжи и Ляна, когда Чингисхан пронесся со своими монгольскими войсками по Юньнаню. Но только религиозная терпимость императора Юнлэ к исповедующим буддизм, ламаизм, конфуцианство, даосизм, ислам позволила юношам молиться в стенах Запретного города.
Лян один из немногих, кому Чжи доверяет среди евнухов, в чьих рядах процветает любовь к интригам и заговорам, начиная с мелких пакостей старых обабившихся чинуш до дерзких замыслов молодых, все еще цепляющихся за остатки былой мужественности, пока не стертые временем.
— Почему опоздал? — спрашивает Лян.
— Отрабатывал «Ветку цветущего персика».
Лян понимающе кивает и прощает. Почти пять лет имперской службы Чжи изучает науки, необходимые, чтобы стать картографом, — каллиграфию, навигацию, географию, картографию и астрономию, — и учение превратилось для него почти в богослужение. Он посвящает время своему мастеру урывками, между официальными обязанностями. Особенно это важно теперь, когда близится набор офицеров в команду для шестой имперской экспедиции адмирала Чжэна.
— Кто-нибудь еще заметил?
— Нет. Только я.
Чжи облегченно вздыхает. Он понимает, что один-единственный промах — и его вычеркнут из списков претендентов.
— Хвала Аллаху. Пошли, мы должны спешить на дневную трапезу.
Друзья ускоряют шаг, не отрывая глаз от мощенных плитняком дорожек обнесенного стеной Императорского города, внутри которого расположен Запретный город. Тем не менее молодые люди умудряются безошибочно пройти сквозь лабиринт на первый взгляд одинаковых красных дверей и оказываются в нужном им дворе. Они ступают на площадь к юго-западу от Бэйаньских ворот. На площади возвышается здание Силицзяня, Главного церемониального управления, престижного административного департамента, в котором евнухи заправляют всеми имперскими делами и где работают Чжи и Лян.
Юноши торопливо минуют Силицзянь и приближаются к внушительным тиковым сооружениям, предназначенным для трапез и сна евнухов. Каждый раз, проходя мимо недавно отстроенных зданий, Чжи невольно думает, как ему повезло: молодого евнуха могли бы распределить в помощники повара или садовника или отдать в услужение какой-нибудь младшей наложнице, и пришлось бы ему тогда жить во времянке, как живет его семья. А вместо этого ему предписано служить в единственном департаменте, предлагающем возможность учиться со знатоками академии Ханьлинь.
Они приближаются к столовой, откуда все громче доносится звон игральных костей. Звон прекращается, как только игроки замечают мрачные домотканые халаты синего цвета. Евнухи, прислуживающие во время трапез, бросают свою игру в «Ма Дяо Пай»[4] и низко кланяются Чжи и Ляну, признавая тем самым их более высокий, согласно уставу Императорского и Запретного городов, ранг.
Друзья переглядываются, думая об одном и том же: если евнухи с кухни ждут окончания трапезы снаружи, значит, внутри уже подали все блюда. Наказание бамбуковой палкой следует и за менее серьезные проступки, чем опоздание на обед. Оба неохотно переступают через порог.
Молодым людям приказывают поклониться начальнику управления. Они спешат пасть ниц, стукнувшись лбами об пол, перед красным халатом с вышитым свирепым драконом. Начальник Тан машет перед ними бамбуковой палкой, но затем примирительно кивает. Проявляет неслыханную снисходительность.
Юноши ретируются в самый дальний угол зала. Над столом клубится благоухающий пар. Аромат, кажется, знаком Чжи: примерно так пахло блюдо жареной баранины с зеленым луком с личного стола императора, которое им однажды повезло попробовать. Миску передают Чжи и Ляну. Это действительно баранина, отвергнутая императором. Из сотен блюд, что проносят перед его императорским величеством во время каждой трапезы, он выбирает всего несколько. Остальные император отдает своим женам и наложницам, далее блюда попадают на стол придворных чиновников и наконец достигают старших евнухов, если все другие от них отказались.
Чжи и Лян погружают палочки в миску и начинают вкушать императорский деликатес, но тут Чжи замирает, вспоминая родителей и братьев. В бытность его прародителей — когда правили монголы и мусульманские семьи занимали высокие посты в Юньнане — семейство Ма регулярно лакомилось мясом за обедом. Однако когда Чжи вступил в пору юности, его семья потеряла былой статус, перебивалась рисом с овощами, а мясо появлялось у них на столе только по особым праздникам. Чжи надеется, что таэли, которые семья получает за его имперскую службу, позволяют им чаще наслаждаться подобной роскошью. Его родные, как он думает, считают пустяком то, что он пожертвовал своей мужественностью.
Звучит гонг. Пронзительный гомон стихает до шелестящего шепота. Затем все окончательно смолкают, пока начальник Тан готовится сделать объявление.
— Наш император Юнлэ, Сын Неба, вернул нам славу Китая. Его высокочтимый отец, император Хуну, изгнал варваров-монголов из нашей страны, но именно император Юнлэ восстановил для нас Великую стену, расширил Великий канал, объединяющий всю территорию Китая, и построил Императорский город, в самом центре которого находится Запретный город. Император также вернул былое величие своим преданным слугам-евнухам.
Из-под полей головного убора Чжи наблюдает, как его сотрапезники-евнухи горделиво кивают в знак согласия. В свое время император Хуну низвел евнухов до самого низкого звания, при нем все правительственные посты занимали мандарины. Только при императоре Юнлэ евнухи вернули власть, контролируя политику с чужими государствами и отстаивая ее важность. С тех пор они добились максимальных выгод для себя: так как их бесполость не могла угрожать имперскому первородству, им одним было позволено жить и работать в непосредственной близости от императора, внутри дворцового комплекса, окружавшего Запретный город.
— Император считает возможным оказать еще большую честь нашему церемониальному управлению. Его императорское величество собирается не только устроить торжественное открытие Запретного города, но и подготовить новый флот для небывалого доселе похода под командованием адмирала Чжэна. После того как корабли отвезут высокочтимых послов, которые прибудут на праздник по случаю открытия Запретного города, флот побывает во всех странах мира и привезет императору все самое ценное, дабы пополнить его казну. Его императорское величество оказывает нашему управлению честь тем, что отберет нескольких ничтожных слуг из наших рядов для этой экспедиции.
Начальник Тан протягивает руку, и один из младших евнухов кладет ему на ладонь свиток. Наступает напряженная тишина, начальник медленно разворачивает свиток — так медленно, что Чжи уверен: другие евнухи слышат громкое биение его сердца.
— Ян Лянь, Вэй Чжунсян, Ван Яньчжи, Цзо Цюмин, Лю Чжун, Ван Жоюй…
Чжи все ждет и ждет, пока начальник зачитывает длинный список кандидатов. С каждым новым
