тебе скажу. Конечно, нельзя заглянуть в будущее... но... ик... я больше в рот не возьму виски! Ну и... ик... гадость! Ик...
— Давай, мой бледнолицый брат, приди в себя и выкладывай!
Он косится на моих спутников.
— Что эти обезьяны... ик... разглядывают... ик... меня... как... ик...
— Они помогли мне вытащить тебя из бочки. Подумать только, что ты мог умереть в бочке, Берюрье! Невероятно!
Он продолжает икать.
— Дайте мне воды!
Я знаю, что наш век — время бурных перемен. Но все-таки, чтобы Берю просил воды, это что-то сверхъестественное. Ему приносят стакан воды, и, к моему большому облегчению, он смачивает ею шею.
— У меня раскалывается башка, дружище! Эти скоты долбанули меня волшебной палочкой по чану так, что и у быка рога бы отвалились!
— Твои, видно, оказались покрепче! Рассказывай по порядку, как было дело...
Он рычит так, что Мак Шаршиш отлетает к стене.
— Я чокнусь от этого чертова виски, я полностью пропитался им... Ну так вот, пока тебя здесь не было, я присматривал за нашими клиентами... Что касается этого (он тыкает пальцем в Мак Шаршиша), мне нечего ска... ик... зать! А вот этот (он утонченно кивает на сэра Долби) устроил в замке карусель. Я наблюдал за ним в бинокль. Как он размахивал руками! Он так орал, что я до сих пор удивляюсь, что я его не слышал. Наконец он уехал... Я тоже смотался от Глэдис, чтобы узнать, чем все там кончится.
Он замолкает.
— Брр, эта гадость жжет мне глотку! Отныне буду пить только мюскадяру и божолешку, даю тебе слово!
— Спасибо, я сохраню его в надежном месте. Продолжай...
— Я думаю, — рассуждает Громила, — что совершил оплошность.
— Какую?
— Что вернулся в замок.
— Ты вернулся в замок?
— Да, но без рекламы, как говорится. Я появился потихоньку, а слугам объяснил, что забыл в спальне свои часы. Я попал туда и забрался в маленькую кладовку рядом с комнатой.
— Ты редкий экземпляр воинствующего кретина! Ведь я же тебя просил быть как можно осторожнее.
Жиртрест качает своей благородной башкой, для которой недостает только соуса, чтобы она стала похожа на вареную телячью голову.
— Разница между мной и рыцарем Байардом только в том, что я — без брони, запомни, комиссар моей...
— Хватит, продолжай!
— Я просидел пару часов в темноте. Я хотел, чтобы лакеи подумали, что я уже ушел, смекаешь?
— Еще бы. After?
По сути своей затея Берю была не такой уж глупой, и еще раз я приветствую неукротимое мужество доблестного Берю.
Остальные слушают — по крайней мере сэр Долби и сэр Постоянс Хаггравант, которые окончили Оксфорд и говорят по-французски — с глубоким вниманием. Что касается Мак Шаршиша, то он следит за нами, пытаясь по выражению наших физиономий догадаться о смысле слов, произносимых Берюрье.
— Я сидел в своей норе до самой ночи, — продолжает возрожденный из скотча. Представляете, сколько надо иметь терпения!
— Ты, наверное, заснул там? — догадываюсь я.
Он краснеет.
— Допустим, вздремнул чуток. В этом сундуке сидеть — не фонтан, и вообще я страдаю кастрацией.
Сэр Постоянс Хаггравант озабоченно поворачивается ко мне.
— А нельзя ли в данном случае употребить слово «клаустрация»? — спрашивает он.
— Можно сказать и так.
— Thanks .
— Вы дадите мне говорить, а? — возмущается Толстяк, одобряющий вмешательство в свое речетворчество еще меньше, чем кастрацию.
— Дадим.
— Я решил совершить испедицию по бараку. Так как я его уже знал, то легко сориентировался... Я спустился вниз и заметил свет в зале. Я подошел к двери, присел на корточки, чтобы посмотреть через замочную скважину, и увидел блондиночку, она была одна. И вдруг, дружище, я получаю страшный удар дубиной по барабану. Не могу сказать, что у меня из глаз посыпались искры! Я сразу отключился. Как будто везде вырубили свет. Ррраз — и привет!
— А дальше?
— А дальше все. Я больше ничего не помню, сейчас только смутно вспоминаю, кажется, меня запихивали в машину. Когда пришел в себя, я уже барахтался в этой чертовой бочке с виски. Я понял, что тону, и это привело меня в чувство. В тот момент, когда я находил ногами опору и выпрямлялся, я мог дышать. Для этого мне надо было найти равновесие на какой-то груде, которая тоже была в бочке. Упираясь башкой в крышку, я мог хапнуть глоток воздуха. Но каждый раз моя нога соскальзывала, и я снова шел ко дну пропустить стаканчик...
Он умолкает.
— Это все, — заявляет он.
— Я думаю, что мы подоспели вовремя, чтобы вытащить тебя оттуда, а?
— Я того же мнения.
— Груда, о которой ты говорил, была трупом, мой дорогой.
— Не может быть.
— Ты спасся потому, что, когда они бросили тебя в бочку, ты своей массой выплеснул часть виски из нее и оставил для себя жизненное пространство, куда мог высунуть свою распрекрасную физиономию, чтобы глотнуть воздуха.
Я поворачиваюсь к сэру Долби.
— Ну как, Фил, вы еще в чем-то сомневаетесь?
— Нет, комиссар. К сожалению, я слишком поздно понял, что влюбился в чудовище.
— Что вы собираетесь делать сейчас? — спрашивает Мак Шаршиш, после того как мы вкратце изложили ему перипетии Берюрье.
Я стою у окна его кабинета и смотрю на мрачный двор винокурни. Я размышляю или скорее держу совет с самим собой (одним из своих лучших друзей, которому я не всегда уделяю должное внимание). Оборачиваюсь.
— А сейчас начнется охота! Мак, настал ваш черед звонить в Оужалинс Кастл. Вы позовете Синтию и скажете, что случилась беда: Долби нашел меня и убил. Вы скажете, что он хочет увидеть ее в последний раз перед тем, как сдаться полиции, смекаете?
— Я не очень-то понимаю, к чему это все, но я сделаю так, как вы хотите.
И он крупнофонит малышке. Все получается как нельзя лучше, бедняжка Синтия, охваченная ужасом, говорит, что она жаждет увидеть своего жениха-убийцу в последний раз. Какое благородство души! Она ждет его.
Мак Шаршиш кладет трубку.
— Очень хорошо, — хвалю я его. — А теперь, так как вы знакомы с шерифом, Мак, позвоните ему и попросите приехать в Оужалинс Кастл. Пусть он прихватит кого-нибудь из своих людей и наручники!
Мак Шаршиш, загипнотизированный моим командирским голосом, набирает номер шерифа. Через
