Сульницким и слугой, он иногда скрывался от них с собаками и пропадал по целым неделям, прежде чем они снова его встречали. Правда, в седле его лежали пистолеты, но ружья он не брал никогда; брал только лук и стрелы, в руках его не дававшие промаха, и если убивал зверя, то даже звук выстрела не обнаруживал его присутствия. Часто стараясь тайком идти по следам господина, Сульницкий и Томек видели издали, как он стоял где-нибудь высоко на скале или на поляне на своем испанском коне, окруженный собаками. Иногда в лунную ночь доносился до них из лесу его сильный голос. Он пел:
Когда Сенявский, покинув товарищей, увидел сквозь чащу елей и сосен Марину, которая стояла опершись на косу, он прикрикнул на собак, погрозил им арапником, потом пришпорил лошадь и двинулся вперед. На опушке леса он остановился. Он боялся спугнуть девушку; кровь уже закипела в нем, и мгновенно вспыхнувшая жажда изведать наслаждение волновала грудь.
Он нащупал в кармане горсть золотых, поправил летнюю шапочку и стал наблюдать за Мариной.
Потом соскочил с лошади, связал собак вместе, привязал их к дереву, свистнул арапником, чтобы не рвались за ним, снова сел на лошадь и медленно выехал из лесу.
Он еще издали снял шапку и стал махать девушке, приветствуя ее; а она, по-видимому, вовсе не испугалась, — стояла, как прежде, опираясь на косу, в желтом платке, спустившемся на плечи, в белой рубахе с красной вышивкой на плечах, в низко вырезанном корсаже из голубой материи, расшитой серебряными цветами; корсаж был спереди зашнурован пунцовой тесьмой; юбка на ней была темно-синяя с вытканным по ней голубым рисунком. Волосы, заплетенные в две косы, падали почти до колен, на ногах — белые онучи и желтые керпцы, привязанные черной шерстяной тесемкой.
Когда Сенявский подъехал ближе, его поразила пышная красота гуральки, ее прекрасное, светлое лицо, белая шея, высокая грудь и бедра, вызывающие страстные желания. Из-под густых темно-русых бровей огромные сапфировые глаза смотрели смело и умно.
— Слава Иисусу! — сказал, подъезжая, Сенявский.
— Во веки веков! — ответила девушка.
— Здравствуй! Верно я еду? — продолжал Сенявский, знавший разные хитрые уловки.
— А куда вам? — спросила девушка.
Сенявский засмеялся и сказал, уже забыв всякую осторожность:
— Куда глаза глядят.
— Да ведь лес кругом. Смотрите, носа не расквасьте!
— Я бы рад им в одну щечку ткнуться.
— Гляди, как бы не посинел!
— А что, такая твердая?
И он подъехал к ней вплотную.
Но девушка загородила дорогу косой.
Сенявский соскочил с седла и, ошалев от страсти, наступал на Марину, бормоча машинально:
— Такая она твердая? Такая она твердая?
Марина не отступила ни на шаг и только быстро передвинула косу в руке так, что острие пришлось прямо против Сенявского.
Он остановился и громко засмеялся.
— Зарежешь меня? — спросил он по-гуральски.
— Зарежу.
— А знаешь, кто я?
— Это мне все равно.
— Знаешь ты, что у меня шесть тысяч своего войска?
— Да не здесь. А у меня коса!
— И что у меня больше шестидесяти тысяч крепостных…
— Да я-то вольная, королевская!
Сенявский полез в карман и, достав дукат, позвенел им о косу.
— Слышишь? — спросил он.
— Ну?
— Дукат.
— Подумаешь! Золота мы, что ли, не видали! — насмешливо сказала Марина.
— А откуда же?
— А вон оттуда! — И Марина указала на Татры, в сторону Венгрии.
— Разбойничьи?
— А вы что думали? Просить мы их пойдем?
— Сто дукатов дам тебе, — сказал он.
— За что?
— За тебя, — шепнул он страстно.
— За меня? Я либо ничего не стою, либо стою целого мира.
— Как так?
— Кто меня не любит, для того я ничего не стою, а кто полюбит — весь мир отдаст.
— У меня замок с пятью башнями, — хочешь жить в нем? — задыхаясь, сдавленным голосом сказал Сенявский.
— Мои башни выше и больше их, — она указала рукой на Татры.
— Озолочу тебя, одену в жемчуг, в алмазы!
— Вона! — засмеялась Марина. — Войду я в ручей — довольно на мне будет и жемчуга и алмазов!
— Любить тебя буду! — крикнул Сенявский.
— Знаешь, пан, как у нас говорится? Полюбил он ее, как травку мороз.
— Ну, так велю тебя украсть, дерзкая девчонка!
Марина быстро оглянулась, думая, что, может быть, у этого пана есть поблизости слуги, и, приставив лезвие косы к самой груди Сенявского, сказала:
— Только свистни!
При этом глаза ее сверкнули так, что можно было поверить — она его сейчас ударит.
— Я один, со мной нет никого, — сказал Сенявский, у которого невольно забилось сердце.
— Ну, так знай, пан: у нас что ни Топор, то топор!
— Что это значит?
— Я из Топоров родом, из Грубого. Если обидишь, брат мой с мужиками под землей тебя сыщут!
Сенявский рассмеялся. Если бы с ним были Сульницкий и Томек, велел бы он им похитить девушку, хотя бы только для того, чтобы убедиться, как мужики из Грубого станут ее искать и какая может быть война между Сенявским и Топорами. Но один он против косы ничего сделать не мог.
— Есть мне хочется, — сказал он, чтобы как-нибудь продолжить разговор.
— Ну, так ступайте к нам в избу. Тут ничего нет.
— Угостишь меня?
— Охотно.
— А не сердишься за то, что я говорил?
— Молоды вы — вот и глупы, — сказала Марина, как бы покончив с этим вопросом. — Идемте!
Но когда Сенявский направился к лесу за собаками, чтобы взять их с собой, Марина закричала:
— Э, да это не годится! С собаками! Их наши овчарки разорвут!
— Так как же быть? Я собак не могу бросить.
— Ничего. Оставайтесь с ними, — я вам сюда принесу. И собакам тоже. Разложите тем временем костер.
