сильным противником, даже если он идет вторым, то показывает лучший свой результат, или в шахматах — сильный противник ставит сложные задачи, мобилизующие мозг.
Чем талантливее, профессиональнее партнер, тем тоньше общение, многограннее приспособления, разнообразнее реакции применительно к его сложно выстроенному характеру. Например, у нас с Владимиром Алексеевичем Лепко была сцена в спектакле «Памятник себе». Он играл директора кладбища Вечеринкина, а я, как известно, Почесухина. Лепко-Вечеринкин так красноречиво описывал памятник- кресло, так сладкозвучно пел о его красотах, о пейзаже, который открывается с этого места, что я легко очаровывался. Во мне возникала ответная реакция легко и непринужденно. Мне стоило только слегка откинуть голову на его реплику, как бы поставив точку, и зал разражался аплодисментами. А когда он захлебывался от восторга, описывая памятник царскому генералу от «инфарктерии» Дергунову- Злопыхальскому: бронзовый орел держит в клюве лавровый венок в сорок два лавровых листа, которые он сам по описи пересчитывал и надпись читал: «Генерал наш здесь лежит, честь ему и слава! Из могилы он кричит: «Равнение направо!», — я невольно вытягивался по стойке «смирно». Ведь он подавал эту реплику, как командир подает приказ. Владимир Алексеевич бесконечно оживлял эту сцену. Сколько было красок, нюансов, неожиданностей! Я только пристраивался к нему и, как на салазках, въезжал в доверие к зрителям.
Посчастливилось мне быть партнером Владимира Яковлевича Хенкина. С особым удовольствием вспоминаю спектакль «Лев Гурыч Синичкин». Владимир Яковлевич очень тонко чувствовал партнера, помогал мне всячески. Общение с ним на сцене давало необыкновенное творческое наслаждение.
В кино, конечно, труднее приспосабливаться к партнеру, каждый раз новому. В театре есть сыгранность, знаешь партнеров много лет. На сцене можно играть ту же сцену каждый раз по-иному, что-то углубить, что-то притушить или подчеркнуть. В спектакле получаешь от партнера новые неожиданные импульсы. Это и есть основа для импровизации. Наверное, в этой живой сцепке индивидуальностей, незаученности реакций, в живой человеческой связи партнеров и скрывается тайна театра, который без всего этого с развитием кинематографа, а теперь и телевидения, давным-давно был бы вытеснен и погиб, как предсказывали многие скептики. Однако жив курилка! И вечно жить будет, потому что нет ничего прекраснее, чем сиюминутное взаимное творчество людей на сцене, живое сцепление человеческих эмоций, идущих со сцены в зал и, как бумеранг, вновь возвращающихся через рампу. Важно только, чтобы партнеры составляли сыгранный ансамбль и никто не тащил одеяло на себя…
Но и в кино у меня были замечательные партнеры. Мне очень дорог Кирилл Лавров, с которым нас свел замечательный фильм «Живые и мертвые». Общение с ним вызывало во мне, Серпилине, реакции, которые должны возникать в моем герое по отношению к герою Лаврова Синцову. Эти чувства — любви, тревоги за него, теплоты — наслаивались на мои к нему — Папанова к Лаврову — эмоции. Они совпадали. Последняя сцена фильма — сцена встречи Синцова и Серпилина — снималась в степи, в лютый мороз. Все мы устали, замерзли. И когда в колонне солдат, уходящих в бой, я видел усталое, измученное лицо Синцова, во мне поднималась горячая волна любви к этому человеку, прошедшему долгий сложный путь по дорогам войны, не сломленному трудностями и невзгодами, выпавшими на его долю. И это лучшая, мне кажется, моя сцена в фильме.
«Кто постоянно ясен, тот просто глуп».
—
Хожу обязательно. На самые разнообразные. В последнее время я соскучился по разговорному жанру. В основном на сцене ансамбли. И поэтому я очень люблю посещать творческие вечера поэтов и артистов, читающих произведения поэтов или прозаиков. Мои любимые чтецы — Журавлев, начал посещать его концерты, еще когда из госпиталя пришел; Яхонтова слушал, Всеволода Аксенова. Был на концертах Василия Ивановича Качалова. Видел я на концертах в свое время Ольгу Леонардовну Книппер-Чехову, Москвина, Тарханова, Южина.
Сейчас, конечно, тоже есть замечательные, удивительные актеры. Но все же мне бы хотелось, чтобы концерты были более разнообразными. А то иногда скучаешь на них. Однообразие одолевает. С другой стороны, мне иногда хочется немножечко «успокоить» эстраду, телевидение. Не надо так много дергаться. Сцена есть сцена. Она придумана для того, чтобы возвысить артиста. И чтобы со всех точек зрительного зала он был виден. Не надо ходить по зрительному залу. Ничего это не дает. Когда все кружится, вертится, от этого я удовольствия почти не получаю. А бывает, что подвесят певца под купол цирка, и он должен почему-то петь. Тут надо кричать «караул!», а не петь. Еще не хватало, чтобы и инструмент — туда, под купол…
Телодвижения — это другой жанр, танцевальный. Все это трюкачество уводит артистов в сторону от их настоящего дела…
Я неоднократно отвечал на этот вопрос. Совесть! Можно быть интеллектуально развитым, можно быть кем угодно, но если человек бессовестный, то уже для меня… будь он семи пядей во лбу… для меня этот человек не существует, я его не уважаю.
А может человек быть и необразованным, и не кандидатом наук, но самое прекрасное в этом человеке, что он способен покраснеть. А ведь как прекрасно, когда человек краснеет, ему стыдно. Вот это качество совести я очень ценю в людях. И, конечно же, ценю в людях человечность. Понимаете, я не люблю глухих, черствых людей. Они дальше своего носа не видят ничего. А вот когда человек может тебя понять, войти в твое положение — это ценнейшее качество.
Шукшин говорил о самом талантливом и редком чувстве — сострадании. Талант этот дается очень редко, но его надо культивировать.
Очень важным представляется мне активное отношение к жизни (равнодушие — враг номер один!), трудолюбие, гуманность, образованность… Кстати, профессиональная школа, институт — это ведь только фундамент. И от человека зависит, каким выстроится здание. Бывает так, что за всю творческую жизнь едва вырастает полуэтаж.
Что касается интеллигентности, о которой сейчас много говорят, то это очень редкое, но тем более ценное качество. Интеллигентность — металл очень дорогостоящий. Она воспитывается с детства. Труд это колоссальный, но и благодарный.
И еще очень важна, по-моему, память о своих близких — о родителях, бабушке, дедушке… Нельзя быть Иваном, не помнящим родства! Только вот осязаемая, зримая связь отдельного человека с «фамильной», так сказать, историей становится все эфемернее, неуловимее. И это, на мой взгляд, печально. Ведь не так уж давно в семье как величайшее сокровище передавались от родителей к детям старинные семейные реликвии, причем часто это были вполне обычные сами по себе вещи — предметы мебели, посуда и т. д. Но то, что они служили еще предкам, придавало им в глазах потомков особую ценность. Это была зримая, понятная каждому связь. И уж совсем недавно считалось в порядке вещей, если в квартире на самом видном месте висели фотографии родственников и друзей. Теперь это многие считают несовременным, семейные фотографии мы предпочитаем хранить в альбомах. Поверьте, я говорю об этом не для укора, дело ведь, собственно, не в том, где находятся фотографии — на стенке или в альбоме. Пусть и в альбоме, лишь бы альбом этот хоть изредка открывался, а не пылился мертвым грузом среди ненужных бумаг. Нельзя жить только днем сегодняшним, сиюминутными делами и заботами, необходимо время от времени «остановиться, оглянуться», поразмышлять.
Артисту необходимо быть в курсе различных событий в мире вообще, и в искусстве в частности; уметь разбираться в психологии человека, ее внутренних ходах, стимулах, мотивировках. Но для этого надо серьезно изучать такую науку как психология. В учебных планах театральных институтов психологии уделяется сравнительно мало времени. Поэтому актер должен
