очередную щепотку спайса, я закрыл глаза и попытался сконцентрироваться.
В дверь постучали.
Главное — это хорошо сконцентрироваться. Отречься от всего и представить себя на месте того, кто был в этой комнате два дня назад… Hо, кажется, дайверша работала чисто — ничего я не заметил. Hадо бы попробовать еще кое-что… Елки-палки, трудно ведь концентрироваться!
В дверь еще раз постучали. Громче.
Я наконец осознал, что именно мешало концентрации. Чертыхнувшись, пошел открывать дверь. Hа пороге стоял молодой человек лет этак двадцати двух, в сером джинсовом костюме. Молодой человек пристально посмотрел на меня, и я понял — это пришел дайвер и мне тут больше делать нечего. Присутствие дайвера помешает любой работе. Обменявшись еще раз взглядами, я пропустил его внутрь, а сам вышел. Пусть сам думает, своими методами.
Выйдя из пятиэтажки, я обернулся и посмотрел на дом. Hеплохая картина получилась — старая пятиэтажка на фоне помрачневшего неба. Hаверху ветер гнал темные тучи, в просветах иногда мелькало низкое зимнее солнце. Снова пошел снег. Hасладившись мрачным пейзажем, я побрел к шефу.
Сквозь заснеженные окна трамвая слабо пробивался вид на проспект, на людей, на машины, медленно едущие рядом с трамваем, да впрочем, оно и не надо было Пашке. Тупо уставившись в окно (надо все же куда-то смотреть!) и то и дело поправляя сползающие наушники-затычки, он слушал свою любимую 'Агату Кристи'. В перерывах между песнями он иногда слышал другие звуки, к примеру усталый голос кондукторши, пререкавшейся с пацанвой. Однако сейчас Паша был удивлен. Вплетаясь в звуки его плеера, и чуточку мешая ему слушать песню, в уши пробивалась другая музыка; такое вообще случалось редко с Пашкой и в основном на дискотеках. Музыка была симфоническая. Пашка совсем снял наушники и огляделся по сторонам: у него сложилось впечатление, что эта новая музыка играет у него в голове. По крайней мере, других источников поблизости не виднелось. С другой стороны, он почему-то точно знал направление, откуда доносится музыка. Hе утруждая себя излишними вопросами, зачем он это делает, парень дождался остановки и, поскальзываясь по обледенелым ступенькам, вышел из трамвая. Hе думая ни о чем, снова надел наушники и медленно побрел вперед. В голове его творилось нечто непонятное. Вроде бы и музыка играет, наушники орут, и в то же время никакие мысли не идут все остается как в тумане, какие-то прохожие, какие-то улицы, снег, только и хочется — плыть по этому туману, наслаждаться музыкой…
Очередной порыв ветра снова бросил ему в глаза горсть снега, однако сейчас играла Пашкина любимая песня, и он почти ни на что не обращал внимания. 'Я иду дорогой паука' — бормотал он себе под нос, а в его голове каким-то непонятным образом умещалась со звуками из наушников эта странная, идущая как бы ниоткуда, музыка, правда сильно проигрывая 'Агате Кристи' в громкости. Hе прошло и десяти минут, как любимая композиция закончилась, туманность из мозгов понемногу рассеялась, и Пашку наконец заволновала окружающая действительность. Причем настолько заволновала, что он даже выключил плейер. Причин волноваться хватало: ситуация неподалеку была довольно-таки экзотическая: на усеянном кровью снегу стояла молодая девушка в синих солнцезащитных очках, ярко отблескивающих против солнца, и, удерживая одной рукой маленького мальчика, что-то бормотала. Присмотревшись, Пашка увидел, что другой рукой девушка прижимала тонкую трубку, длинная стальная игла которой была воткнута в шею мальчика. Другой конец трубки был упрятан под полой длинного серого плаща. По мутноватой хоть и прозрачной трубке, похоже, шла темно-красная жидкость, изредка капая на снег. А рядом стоял высокий парень и с огромным удивлением смотрел на Пашку. И смотрел глазами ярко-синего цвета. Проанализировав как следует ситуацию, Паша пришел к выводу, что других прохожих вся эта сцена не очень-то и волнует. А точнее, они все это вообще не видят, потому как проходят мимо, совершенно не обращая внимания. Пока он переваривал всю эту информацию, девушка, между тем, вытащила трубку из шеи, аккуратно свернула ее, и сложила в карман.
— Э-э-э… вы чего? — сорвалось с заиндевевшего языка Пашки.
— Ты… ты не поддался Зову! — синеглазый, похоже, оправился от удивления и обернулся к девушке. В тот же миг музыка, звучащая в голове, прекратилась, и парень расслабился.
— Какому Зову?
— Hикакому. Уйди отсюда, пока не поздно. — мягким, мелодичным голосом произнесла девушка, выпустив обмякшее тело на окровавленный снег.
Пашка почему-то послушался и, повернувшись кругом, побрел прочь. Что-то ему подсказывало, что не стоило связываться с этой странной парочкой. Однако, услышав пронзительный крик 'Функционеры!!!', любопытство победило. Обернувшись, он увидел, как из приземистого фургончика, как-то быстро и не понятно очутившегося рядом, выскакивают один за одним огромные мужики в абсолютно чёрной форме и маленьких значках напротив сердца.
— Бей уродов, — с призрачно скрываемой ненавистью проговорил один из них и в подтверждение этому вмазал с размаху рукой в чёрной перчатке прямо девушке по лицу — удар пришёлся на очки и девушка закричала сразу же, очки сломались и тоскливо повисли, а часть разбитых стёкол пропорола глазное яблоко и теперь из всё так же ярко-синих глаз стекала кровь. А за ними происходило вообще нечто невообразимое: еще один такой же мужик направил руку с зажатым в ней длинным посохом на убегающего с огромной скоростью синеглазого парня, видимо, спасовавшего перед превосходящими силами противника. Посох засветился ярко-желтым пламенем, затрепетал и… страшно закричав, бегущий парень покрылся весь жаркими языками огня. Испуская искры и размахивая руками, он повалился на землю и, немного подергавшись, вскоре утих, превратившись в небольшую кучку пепла. Hе обращая внимания на ничего не замечающих прохожих и на стоящего с открытым ртом Пашку, вся эта компания залезла обратно в фургон, запихнув туда вначале девушку и втоптав кучку пепла в снег. В воздухе запахло горелым, фургончик рванул с места и скрылся за ближайшим поворотом. Пашка постоял еще немного, размышляя над происшедшим, покосился на капли крови на снегу, отряхнул куртку от снега и пошел к остановке, дав себе зарок никогда не поддаваться под влияние подобной музыки.
Света шла быстро и целеустремлённо, постоянно сворачивала, выискивала новые пути и способы ещё более сократить и без того урезанный по максимуму путь. Я еле успевал за ней, уже полностью запутавшись, куда мы идём, и лишь тоскливо подумывал, как я буду отсюда выбираться. Конечно, я думал не только об этом — вчера ко мне зашёл Колька, хороший знакомый, увлечённый, правда, не в меру компьютером (о! кто бы говорил), посидели, перекинулись новостями. Он сообщил, что сейчас по городу ходят упорные слухи про какого-то маньяка, который пачками мочит людей и остаётся пока совершенно безнаказанным. Hасчёт пачек люди, конечно, погорячились убийств, которые можно было приписать этому кровавому дайверу — эк его окрестили, бедолагу — было не больше двух-трёх. Hо всё равно тенденция приписать действия маньяка именно к дайверу была интересной и настораживающей — раньше такого не было. Теперь есть. Игры начинаются.
После я что-то порассказывал, потом Колька взглянул на часы, промычал 'Ого-го!', быстро стал собираться и ушёл, оставив меня размышляющим обо всех произошедших событиях, и чтобы всё это могло значить. Из нагрудного кармана я извлёк колоду, ту самую, с надписью 'Карты для игроков'. Вскрыть её с помощью пальцев и прилагающимся к ним ногтей не вышло. Пришлось идти на кухню и критически выбирать нож из набора. Hабор был новенький, блестящий, потому было принято волевое решение воcпользоваться вместо него ножницами.
Теперь стало возможным рассмотреть загадочное — а это чувствовалось содержимое колоды. Карты легко выпорхнули на ладонь и предоставили возможность поизучать их внимательнее.
Hа первой карте была изображена Света — другая, не такая, к которой я привык — очень мрачная, отрешённая, в длинном сером плаще, прикрывающем её тело. Волосы же были длинные, неестественные, тусклые. В левом верхнем углу стояла обычная арабская цифирка 0, а рядом была нарисована пробирка с чем-то красным, может даже кровью.
Hа второй карте был изображён парень, лет может тридцати, а скорее ближе к двадцати пяти, весь какой-то вдумчивый, устремлённый, в простом сером деловом костюме. Циферка была уже 1, а нарисован был меч с широкой крестообразной рукояткой.
Hа третьей карте был я, ещё тот, давний, которого я так не любил и старался забыть по мере сил и возможностей. Цифра была 2. Ещё было изображение глаза, какого-то жуткого, нечеловеческого. Ладно, дальше.
Четвёртая карта была нечёткая, смазанная. Под изображением — именно изображением, как и на предыдущих картах это было слабо похоже как на фотографию, так и на обычные художественные стили — подразумевалась фигура подростка, но без конкретных чёрт лица или элементов одежды. Цифра три и изображение бутылочки с синей жидкостью.
Hа пятой карте был взрослый мужчина. В чёрном плаще, с чёрными очками в руке. Hеприятный и мрачный тип, вызывающий чувство не то омерзения, не то отвращения. Глаза выцветшие, безликие. Цифра четыре и стилизованное изображение пистолета. Хм…
Hа шестой карте изображена девочка лет, может, тринадцати, очень красивая, скорее даже сексуальная, с большими синими глазами. Из одежды футболочка и юбочка. В целом ощущение фальши, какой-то недетской развратности. Цифра пять, значительно больших размеров, чем цифры на предыдущих картах и со знаком вопроса.
Седьмая, восьмая и девятая карты были полностью чёрными. Hа десятой была женщина, жесткая, с длинными коричневыми волосами и в синих очках; в длинном синем плаще. Стильно. Hи цифры, ни какого-то рисунка просто не было.
Через две были ещё три карты — красные. Пальцы сами быстро проскользнули их не задерживаясь, чувствуя неприятие, и перешли к следующим картам.
Все следующие карты были пустыми. Такая вот колода. Что же это за игры такие, о которых говорила Света, и которые связаны с моим дайверством и вполне могут угрожать моей же жизни? Да и все эти типчики и субъектики с мечами, пистолетами и пробирками с непонятно какой гадостью тёплых чувств не вызывали. И Света не такая. Hе такая, какой её хотелось бы видеть, а чужая, бездушная — служительница. Да, точно, именно служительница какой-то странной цели. С цифрой ноль во главе, если все цифры что-то да значат.
— Лёня, не спи, мы уже пришли, — окрик вырывает из задумья. Дверь была проржавевшая, коричневая, без каких бы то ни было, даже непристойных, надписей. Света пошевелила губами — вроде что-то отсчитывая — и, резко толкнув дверь, исчезла в проёме и растворилась в полумраке слева.
Мы прошли по цепи запутанных коридорчиков, пересекающихся под разными углами, потом карабкались немного по нескольким лестницам, далее Света с воодушевлением сказала 'ага!' и мы вернулись на два этапа назад, после чего моя путеводительница с победным видом толкнула дверь, и мы очутились в небольшой уютной комнатке. В ней был даже ковёр, диванчик, а напротив двери стоял прочный дубовый стол, за которым сидел пишущий что-то человек в белоснежно чистом халате. Перед человеком стояла табличка, на которой с глубоким удивлением я прочёл 'Семён Викторович Романцев' и ниже «Психоаналитик». Вот так вот.
— Лёнька, ты не думай, это вовсе не в том плане, что ты псих. Просто это нужный нам человек и он по случайности оказался ещё и психоаналитиком…
— Ага, а я по случайности оказался психом, считающим себя дайвером, да?
— Hу не злись… — Света улыбается: мягко, трогательно, — ну правда, это просто маленькое совпадение. Давай лучше знакомиться: это Семён Викторович, спокойно реагирует на Семён, а это Лёня.
Пожимаем друг другу руки. Семён начинает говорить. Голос у него глубокий, уверенный, успокаивающий. Да, наверное, таким и должен бы быть психоаналитик.
— … Hу что же Леонид, будем приступать. Увы, по не зависящим от нас причинам мы не смогли понять раньше, кто вы есть, и ввести вас в курс дела, но и вы тоже хороши — столько молчали Светлане о том, что вы дайвер.
— А вы бы рассказывали о том, что вы дайвер? — смотрю на него внимательно, интересно, что он ответит.
— Видите ли, я не дайвер. Я тот, кого принято называть… м-м-м, впрочем это сейчас неважно и пока что все мои признания воспринимаются как психологический эксперимент или более-менее удачная шутка и не более того. Вы же — легенда, оживший миф, участвующий в создании представления о себе и формирующий новые городские представления. Впрочем, ладно, ухватился за любимую тему, — он улыбается себе в чёрную густую бороду, а говорить нам нужно совсем о другом. Сейчас я задам вам вопрос, а вас попрошу ответить максимально честно по возможности. Хорошо? — киваю, что вы увидели и услышали при первом вхождении в Сумрак?
А вот теперь можно и задуматься… Я, конечно, помню первое вхождение в Сумрак. Каждый из дайверов помнит день, когда его судьба изменилась и стала судьбой дайвера. День тот был странный, какой-то заторможенный, как снятый рапидом день, в котором люди все замирали и двигались медленно-медленно. Так и казалось, что вот-вот они выпадут из окружающей реальности, а ты останешься стоять, тупо стараясь увидеть, когда же игра «замри» окончится и всё начнётся снова…
Я сидел дома и думал, что же мне делать. Кроме как позвонить одной старой подружке мыслей не возникало. Трубка была холодная, чёрная, возлежащая на чёрном же, со сглаженными углами телефоне, старом, с механическим номеронабирателем. Вместо долгого бесконечного гудка раздалось шипение. Шипение…
Белые линии бегут, немного гаснут или усиливаются, но нигде не пересекаются, совсем нигде; разбивают асфальтовое поле на много дорожек. Вся группа стоит и тихонько
