Всю ночь провел взаправду не на отменной постели. Утренняя заря принесла мне немало радости, ибо все непрошеные гости убрались восвояси. Слез с дерева и был принужден отзавтракать различными грубыми кореньями, которые не очень-то пришлись мне по вкусу. Кидался во все стороны, но не сыскал ничего лучшего и на обед. Был бы сконфужен, ежели бы хоть один человек увидел, как я поедаю грубые коренья, но при таких обстоятельствах не мог поступить иначе. Часто проклинал свое странствие и свою гордыню, что вознамерился стать в сем свете чем-то особенным. Но было уже поздно!
Так провел еще два дня, все время странствуя по пустыне. Сдается мне, что я по три, а то и по четыре раза выходил на одно и то же место; ибо, как сказано, там нельзя было напасть на дорогу, а всякие заросли до того были схожи, что я ничего не мог взять в толк. На третью ночь светила ясная луна, я же снова ретировался на самую высокую елку. Еще сокрушался о своем злополучии, как из самой чащи вышли два молодца с двумя заряженными ружьями, и стали в меня целиться. О, сколь любезней были мне теперь львы, чем эти нечестивые смертоубийцы! Однако же не сробел, а стал безжалостно вопить, да сжалятся они надо мною и т. д.; я-де забрел в эту дичь не своею волею, а ненароком; я-де бродячий портняжный подмастерье и т. д.; пусть только они войдут в мое положение и, бога ради, оставят эту милую потеху; не стою я тех трудов, которые они на меня положат, и все такое прочее.
А так как они не оставляли намерение к смертоубийству, то мои умилительные речи нимало их не тронули, и они продолжали брать меня на мушку. Один из них заметил, что ежели сокровища при мне, то надобно их выдать добром, ибо они-то и есть разбойники с большой дороги, которые охотнее всего таятся в подобных диких местностях; а не то снимут меня с елки пулею, как птичку, а потом завладеют всем силою.
Возразил, что хоть мне и стыдно, но располагаю не более как двумя грошами, которые и составляют все мое имение, когда могу ими услужить, то с охотою их пожалую. Но я знаю, неподалеку от Польши зарыт клад, который я им и покажу, ежели они только соизволят даровать мне жизнь. Я, собственно, по этой причине и выступил в поход из Вены, чтобы заполучить этот клад, который мне открыла некая ведунья. Уж лучше я его передам им, если они мне в награду оставят всего только жизнь.
Все это, высокочтимый читатель, было не правдою, а лишь моей чертовски искусной выдумкой; то был плод моих умственных трудов, коим я предавался по ночам, сидючи на елке. От одной дрожи я едва не свалился прямо к ногам смертоубийц, когда б, по счастью, провидение не уготовило мне лучший жребий.
Смертоубийцы поверили моим словам и сказали: «Пусть уж я слезу да покажу им дорогу». Сим удовольствован, дал согласие, в случае ежели они меня выведут из пустыни. Они со своей стороны пообещали, а я и на самом деле слез.
В жизни не приводилось встречать людей, которые были бы столь жадны до кладов, как эти смертоубийцы. Не было конца их расспросам, и всякий раз умел сочинить что-нибудь новое. Когда мы прошли малость вперед, я уже с ними порядком познакомился и столковался: они прикидывались дружелюбными, и мне бы никогда не взошло на ум подозревать их в чем-либо, когда бы перед тем они с таким коварством не целились в меня из ружей. Единственное сие обстоятельство мешало нашей дружбе.
Они допытывались у меня, как и каким образом можно будет заполучить клад. Я насказал им обо всем весьма обстоятельно, и какие тут еще могут повстречаться всякие опасности; ибо тут дело не шуточное – добыть из-под земли клад, ведь у призраков, которые их стерегут, бывают диковинные причуды. Молодчики верили всему. Далее сказал, что ничего железного не должно быть вблизи клада, а не то он уйдет в землю на тысячу сажен. В том и состояла главная моя уловка, а глупые добросердечные смертоубийцы побросали свои ружья, сабли и страшенные длинные ножи. От такого зрелища меня мороз по коже подрал, но все же был рад, что довел их до того, что они меня послушали.
Посреди такой искусной лжи мы и впрямь вышли из пустыни. У меня отлегло от сердца. Перед нами расположилась деревенька, и я помыслил: пришло время отделаться от злодеев. Сказал им: «Мужайтесь, неподалеку от деревни и закопан клад».
Они поспешили к деревне с еще большей горячностью, нежели я сам, но когда подошли совсем близко, я принялся кричать во всю глотку и звать на помощь: «Пожар! грабят! режут!» – все вперемешку. Тотчас же сбежались люди, ибо им хотелось поглядеть, кто это так вопит: смертоубийцы тоже были не дураки и сразу приметили, какая хитрая им досталась птица, что все это был один подвох; они убежали и еще были радешеньки, что спасли шкуру.
В остальном был первым человеком, которого разбойники принуждены были вывести 'из пустыни.
Перенесши смертельную опасность, не преминул славно закусить в трактире. После долгого путешествия жратва показалась мне превосходной, да вдобавок никто мне не чинил помехи.
Несносная мысль! Видел себя принужденным продолжать путешествие. Я никогда не принимал в расчет пустыню, львов, смертоубийц и голода; также не мог знать, всегда ли будет выручать меня ум, ибо, как говорится, не всяк день праздник. С бьющимся сердцем продолжал путь свой.
То было взаправду плачевное время, ибо голод еще частенько давал о себе знать. Наконец достиг Польши.
Но от этого мало было проку; ни один мастер не хотел дать мне работу. Под конец прослышал об одном польском дворянине, о котором мне добрые люди сказали, что он желает взять в услужение искусного портного. Тотчас же побежал к нему, и он спросил, умею ли я шить платья по самоновейшей моде. В чем я незамедлительно поклялся. Да так оно и было. На пробу должен был я изготовить собственную свою ливрею: что мне очень пришлось по сердцу, ибо мой камзол совсем прохудился.
Сшитым мною платьям барон не мог сделать ни малейшего укора, так что я скоро своим искусством совершенно пленил его сердце; я мог потребовать у него все, что только пожелаю. Это был добрый, невзрачный господин, который много значения придавал платью.
Он частенько посылал меня за какой-нибудь надобностью по соседству, ибо к подобным поручениям я чувствовал в себе особую пригодность. Однажды, воротившись домой, хотел дать ответ хозяину, но когда открыл дверь, то в господских покоях, в господском кресле сидел не он, а преогромная обезьяна.
Сперва готов был рассмеяться, но по размышлении впал в боязнь. Опрометью сбежал по лестнице и стал кликать господина. Слуги спросили, в уме ли я, господин-де у себя в покоях. Кидаюсь назад и вижу, барон в самом деле там. Я был совсем озадачен, однако ж не хотел говорить ему в глаза, что в его кресле сидела обезьяна, ибо не мог в подтверждение тому привести свидетелей. Но меня взяли подозрения.
В другой раз свершив для барона кое-какие покупки, с пакетом в руках вошел в его покои, – по ним расхаживал большой свирепый лев. Недолго размышляя, помчался я с ужасным воплем вниз и сказал, что наверху в кабинете разгуливает большущий лев. Слуг смех разобрал, а один сказал: – Кто знает, что тебе, дураку, там привиделось!
Ну, со мной шутки коротки, я не больно до них охоч, а потому сказал с немалой досадой: «Черт подери! (Быть может, я сказал и «Пес подери!», ибо мне не очень-то хотелось поминать черта в столь неладных обстоятельствах). Доведись мне встретиться еще с одним львом, так мне не поздоровится! Они уже однажды собирались меня пожрать, кто-кто, а я-то знаю этих тварей и не смешаю их с человеком!». Слуги уступили мне, так как я был в чрезвычайном гневе; повар из сострадания вызвался проводить меня наверх, ибо они думали, что я под конец совсем рехнусь. Повар должен был идти вперед с тем, что если одному из нас предстоит быть пожранну, то ему этот жребий назначен самой судьбой. Но все обошлось лучше, нежели я думал. Наверху не было никого, кроме барона, который расхаживал взад и вперед по кабинету; никаких львов не было и в помине.
Мне было это вроде как и любо, а в то же время совсем и не любо. Я отлично приметил, что эти превращения устраивает господин; но мне оттого мало было покоя. Ежели мне не удастся в чем-либо ему потрафить, то он мог, чего доброго, обратиться во взаправдашного дьявола, чтобы наиучтивейшим образом свернуть мне шею, чего потом на него никто и не взведет.
С того времени в обхождении с моим господином я стал выказывать особливую бережность и проворство, ибо знал, что в нем таится такое множество диких зверей, которые при первой возможности могут из него вылупиться. Барон становился тем приветливее. Службу свою я выполнял
