Слушаю его молча, сложив руки на коленях. Пробовать заливные рыбные рулеты, что выглядят, как на картинке в подарочной поваренной книге, нет ни малейшего желания. Не притрагивается к еде и Джошуа.
– Считается, что огромные слишком яркие и дорогие букеты явный признак того, что главная цель дарителя – выставиться, продемонстрировать свою щедрость, состоятельность, – говорит он. – Словом, это дурной тон. Очевидно, твой Гарольд об этом и слыхом не слыхивал.
Невольно усмехаюсь.
– Такое чувство, что речь вовсе не о Гарольде. Похваляться щедростью… Он совсем не такой. – От осознания, что я настолько плохо знаю того, кого считала изученным до мелочей, горько и досадно.
Джошуа сжимает и расслабляет губы, показывая всем своим видом, что знает, о чем я думаю, и что сочувствует мне. На миг его губы приковывают к себе мое внимание, и по рукам бегут мурашки, но это легкое приятное волнение накрывает очередной вал отчаяния, когда слышится громкий возглас:
– Все, я выбрать! – Подружка Гарольда разговаривает столь же громко, как утром, ничуть не стыдясь своего жуткого английского. Ее голос заглушает и негромкую музыку, и говор других посетителей.
Джошуа поднимает вверх палец.
– Слышала?
Мрачно киваю.
– Это второе. Второй красноречивый показатель того, что у Гарольда серьезные проблемы со вкусом. Стоит задуматься, что при такой подруге, как ты, он тайком развлекается с намалеванной куклой, как жуть берет!
– Зачем ты так? – не вполне уверенным голосом бормочу я. Вообще-то я давно взяла себе за правило не высмеивать ничьи недостатки, особенно во внешности, принимать их как нечто само собой разумеющееся, как характерные черты не похожих друг на друга людей, индивидуумов. По сути, так и должно быть: все мы очень разные.
Когда женщины, видя явных или скрытых соперниц во всех окружающих дамах, выискивают в любой нечто такое, что можно было бы поднять на смех, они сами смотрятся смешно и убого. Признаюсь, и я в свое время почувствовала, что во мне проклевываются ростки этой гадостной женской особенности, и постаралась задушить ее на корню. Вроде бы небезуспешно. Однако теперешнее мое положение слишком уж незавидное и безысходное, да и нет нужны поливать блондинку грязью самой: сиди себе и поддакивай. Но превращаться в стерву не хочется даже сейчас.
Джошуа внимательнее в меня вглядывается.
– Ты в самом деле настолько положительная? Или на тебя так необычно действуют стрессы?
– Вовсе я не положительная, – горемычно бормочу я.
Лицо Джошуа странно напрягается, он слегка морщит губы, будто собравшись что-то сказать, и, мне кажется, я снова вижу в его глазах проблеск обиды, но тут его взгляд делается прежним и он не произносит ни слова. Блондинка начинает о чем-то рассказывать, горланит и громко смеется. Я пытаюсь понять, о чем речь, но она так безбожно путает слова и до того неверно строит фразы, что смысл ее истории остается загадкой. Во всяком случае, для меня. Голоса Гарольда вообще не слышу. Неужели он настолько ею увлечен? – дребезжит в голове. Настроение совсем портится. Тяжко вздыхаю.
– Что толку обзывать ее или перечислять ее недостатки? От этого все равно ничего не изменится.
– Не согласен, – решительно возражает Джошуа. – Если ты спокойно проанализируешь всю эту историю, попытаешься взглянуть и на девицу, и на своего парня, и даже на себя со стороны, то сможешь изменить самое главное. – Снова поднимает палец.
– Что? – спрашиваю я, не понимая, к чему он клонит, но чувствуя, как сердце согревает слабая надежда.
– Свое отношение ко всему этому, – со сдержанной торжественностью заключает Джошуа.
Эх! Слова его, конечно, мудрые, но можно ли в одночасье изменить свое отношение к тому, что перечеркнуло все твои замыслы и мечты? Не знаю. Во всяком случае, я к этому не готова.
Джошуа снова будто между делом и в задумчивости поворачивает голову и смотрит на Гарольда и его подругу.
– А знаешь, по-моему, он ее стесняется, – негромко говорит он с таким видом, словно делится своими соображениями о богатом оформлении зала.
Наверное, это нехорошо, но мне от его наблюдения становится чуточку легче.
– Почему ты так считаешь? – с замиранием сердца спрашиваю я.
– Он сидит, понурив голову, и как-то нервно, часто кивает, – рассказывает Джошуа. – Такое впечатление, что хочет, чтобы она поскорее закрыла рот.
Живо представляю себе Гарольда, и в сердце усиливается боль. Я знаю его лицо настолько хорошо, что помню даже то, что у него на лбу, слева, у самых корней волос небольшая ямочка – след ветрянки, которой он переболел в четырнадцать лет. И почти незаметную морщинку, что появилась над бровью несколько недель назад. Не исключено, что о ее существовании не знает и он сам. Задумчиво киваю.
– Если понурил голову и часто кивает, значит, да, что-то не так… Вообще-то он всегда очень уверен в себе и голову держит высоко поднятой…
– Я практически не сомневаюсь, что с этой девицей у него ничего серьезного, – убежденно произносит Джошуа, поворачиваясь ко мне. – И что он даже не думает рвать отношения с тобой. А если увидит здесь тебя, перепугается до смерти.
Если бы все было так, как говорит Джошуа! Я, наверное, смогла бы простить Гарольда. Для приличия, разумеется, подулась бы, может сказала бы, что не желаю его больше знать, но под напором уговоров и обещаний определенно не устояла бы. Со временем улеглись бы и боль и обида. Только верны ли догадки Джошуа? Медленно, будто малейшее движение причиняет мне боль, качаю головой.
– Не знаю… – Внезапно к сердцу подступает парализующий страх и будущее кажется настолько бессмысленным, а этот ужин, встреча с бывшим страстным любовником и то, что сегодня он играет роль жилетки для моих слез, представляются до того нелепыми, что я резко поднимаю руки и прижимаю их высоко к груди, почти к горлу. – Не знаю!..
5
– Выпей еще воды, – велит Джошуа настолько строго и настолько ласково, что мне и в голову не приходит перечить.
Послушно делаю несколько глотков и смотрю на него так, будто отныне полностью завишу от него и жду дальнейших указаний.
– Теперь откинься на спинку стула, отведи плечи немного назад, потом опусти вниз. Спину держи прямо.
– Это еще зачем? – настороженно спрашиваю я.
– Чтобы раскрыть область сердца и было легче дышать, – терпеливо объясняет Джошуа.
Следую его совету и замечаю, как, наблюдая за моими голыми чуть тронутыми загаром плечами, он меняется в лице и отворачивается. Какое-то время смущенно молчим. Джошуа берет себя в руки и снова смотрит на меня почти бесстрастным взглядом.
– Отлично. Молодец. А теперь сделаем вот что: раз думать о другом у тебя не выходит и совершенно не тянет охаивать эту белобрысую, надо поговорить о том, про что сейчас все твои мысли.
Непонимающе сдвигаю брови.
– Расскажи мне о вас с Гарольдом, – просит Джошуа. – О чем хочешь. Объясни, что в нынешних обстоятельствах тебя больше всего пугает, опиши свои чувства. Если, конечно, доверяешь мне, – многозначительно прибавляет он.
– Гм… – Сначала я теряюсь, не знаю, с чего начать, но Джошуа меня не торопит.
Чтобы я почувствовала себя раскованнее, он с невозмутимым видом приступает к ужину. Соберись, мол, с мыслями и поведай обо всем, как говорится с чувством, с толком. Мне спешить некуда. Я отдыхаю после рабочего дня. Могу заодно и выслушать тебя.
– Понимаешь, когда отношения начинаются с легкого взаимного влечения, а потом, пройдя все стадии, какие положено, постепенно переливаются в прочный незыблемый фундамент всей твоей жизни, ты совершенно перестаешь чувствовать себя отдельным человеком, – не вполне твердо, но все смелее и смелее произношу я.
