— Кого вы имеете в виду?
— Тебя.
— Что-о?
— Да, тебя.
— Меня?!
Много всяких неожиданных поворотов было в жизни Липкина. Но такого он не ожидал.
— Я вчера намекал, — напомнил Гюллинг.
— Вы же говорили в шутку. Вы серьезно? А не будет ли тут допущена ошибка? Большая политическая ошибка.
— Ошибка? — Гюллинг засмеялся. — Да еще и политическая. Даже большая политическая ошибка. Это почему же?
— Кто я такой? Малограмотный сын неграмотного карела. Что я умею? Умею драться за Советскую власть. И все. Еще умею ругаться. А драться и ругаться вроде не к лицу официальному представителю большого государства. Ежели в деревне что не так — мужики помогут советом. А с буржуями так нельзя.
— Там, за границей, тоже надо драться с буржуазией. Только формы борьбы иные. Дипломатия во все времена была ожесточенной борьбой. Вот идет человек, который лучше меня разбирается в этих делах.
В дверях стоял Сантери Нуортева.
Липкин знал, что финский коммунист Нуортева заведует скандинавским отделом Наркомата иностранных дел Советской республики. Нуортева был представителем Советского правительства в Америке, потом в Англии, отстаивая интересы Советского государства в этих странах, когда с ними еще не было и дипломатических отношений.
Широко улыбаясь, Нуортева подошел к столу. В обеих руках он нес какие-то свертки.
Сложив свертки на стол, Нуортева поздоровался с Гюллингом и Липкиным за руку, поздравил их с праздником и сел в кресло, обмахивая круглое лицо платком.
— Ну и теплынь! Даже вспотел.
Отдышавшись, он развернул один из свертков. В нем оказалась бутылка коньяка.
— Кажется, праздник не сегодня, а завтра, — улыбнулся Гюллинг.
— Как говорится, не оставляй на завтра то, что можешь выпить сегодня, — отпарировал Нуортева. — Эдвард, ты уже сообщил Оссиппе о нашем решении? Давай, Оссиппа, будем сегодня на «ты». Эдвард, конечно, сразу же стал тебе чертей малевать, верно, Оссиппа? Открывая дверь, я слышал: «…самой ожесточенной борьбой». Ты его не слушай. Это такой человек — сам ничего не боится, потому и любит на других страх нагонять. Он, наверно, буржуев изобразил прямо-таки чертями рогатыми. Чепуха! Никаких рогов у них нет, зато строить козни да крючки подставлять — тут они сущие дьяволы. Но приемы у них старые. Если знаешь их, то справиться с ними нетрудно…
Гюллинг подмигнул Липкину: мол, мотай на ус, учись у бывалого человека.
Сантери Нуортева умел быть предельно сухим и педантичным, когда этого требовало дело, но в кругу товарищей, в часы досуга он любил пошутить, посмеяться. Был канун праздника, поэтому, обменявшись с Гюллингом всего несколькими фразами о важных делах, Нуортева опять в том же шутливом тоне обратился к. Липкину:
— Так ты, Оссиппа, уже дал согласие? Не торопись. Если ты даже согласен, не спеши сказать об этом. Это одна из хитростей дипломатии, которую ты должен усвоить в первую очередь. Ты торгуйся, торгуйся. Чем больше ты будешь отнекиваться, тем крепче мы будем держаться за тебя. В дипломатических делах бывает, что при заключении какого-то соглашения одна сторона готова пойти в чем-то на уступки или, более того, готова принять выгодное для нее предложение. Но сразу никогда не соглашаются. Сперва торгуются, позволяют уговаривать себя. Это — первое. Второе — надо научиться улыбаться. Искусство несложное, научиться ему ничего не стоит. Буржуи-то умеют улыбаться, и они любят, когда им улыбаются. Когда улыбаешься, то можешь обозвать буржуя какой угодно сволочью, только надо слова подобрать деликатные…
Сам Нуортева умел улыбаться, но сейчас его улыбка была искренней, открытой. Слушая наставления Нуортевы, Гюллинг трясся от смеха. Липкин стеснялся смеяться.
— Надо бы Оссиппе достать новый костюм, — заметил Нуортева уже серьезно.
— Так этот же новый, — возразил Липкин.
— Новый-то он новый, но буржуям надо показать, что хотя они столько раз разоряли Карелию, все же карелы не такие бедные, как они думают. Когда финское постпредство приехало к нам, они привезли с собой целый вагон березовых дров. Думали, что Советы не в состоянии обеспечить топливом иностранных дипломатов…
По тротуару под окнами шли беззаботные, празднично настроенные, по-летнему одетые люди. Завтра Первое мая. В канун праздника можно бы позабыть о будничных заботах. Но Гюллинг и Нуортева говорили о делах. Иногда Липкин тоже вступал в беседу, но большую часть времени он молчал и размышлял. Всего пять лет существует Советская страна, и почти все эти пять лет ей пришлось беспрерывно воевать. Сейчас мир. Можно ходить в праздничной одежде, беззаботно шутить и смеяться, петь. Но мир этот тревожный. Живем мы окруженные врагами, которые, оскалив зубы, словно подстерегают нас, чтоб вновь наброситься. А у нас всего не хватает. Не хватает еды, одежды, машин. И прежде всего — людей. Людей, умеющих управлять машинами. Учителей. Врачей. Даже самых обычных служащих. Но миру уже пришлось признать, что Советская власть существует. Капиталисты вынуждены жить с нами в мире. Нуортева рассказывал Гюллингу о дипломатических делах, словно хотел убедить Липкина, как им не хватает хороших дипломатов. Липкин слушал и думал про себя, что он, конечно, никакой не дипломат. Все эти разговоры о его дипломатических способностях похожи на шутку…
Затем, словно мимоходом, Нуортева сказал, что ехать за границу придется, разумеется, не завтра и не послезавтра, что Липкин должен подготовиться… Обычно курс обучения дипломатов длится несколько лет, но Липкину дается два месяца.
— Чему я должен учиться? — спросил растерянно Липкин.
Нуортева перечислил целый ряд наук, о которых Липкину не доводилось даже слышать. Международное право, история дипломатии, права и обязанности дипломатического персонала. Липкин должен прослушать курс лекций по международному положению. Ему подберут литературу, которую он должен проработать. Придется изучить историю Финляндии… Руководить подготовкой Липкина и помогать ему наряду с другими прикрепленными преподавателями будет Нуортева.
…Уже в Каяни, где бежавшие в Финляндию карелы отыскивали свои семьи, Анни поняла, что Васселей погиб. Если бы он был жив, он тоже нашел бы их. Анни сказали, где можно узнать о судьбе мужа. Было какое-то учреждение, где семьям погибших мятежников назначали пособие. Сперва Анни боялась идти туда. Боялась услышать правду. Хотелось сохранить хоть чуточку надежды. Потом пошла. Холодным, безучастным голосом ей сообщили, что Вилхо Тахконен, бывший Васселей Антипов, погиб под Тийро и что имеется одно обстоятельство, лишающее его семью права на получение пособия. Более подробных объяснений, к сожалению, чиновник дать не мог и выразил лишь официальное сочувствие… Однако Анни уже не слышала его слов. Она поняла, что Васселей погиб, тихо охнула и словно окаменела.
— Пустите… я пойду…
Поддерживая за локоть, ее проводили до выхода и на прощание сказали, куда она должна идти для регистрации как беженка. Адрес Анни запомнила, но лишь для того, чтобы обходить это заведение как можно дальше. В том заведении беженцев регистрировали и затем отправляли в особые лагеря.
Анни пошла к одному ухтинскому купцу, жившему в Каяни, и попросила взаймы денег. Купец знал Васселея, одолжил небольшую сумму денег, правда под проценты. Забрав сына, Анни направилась на вокзал и попросила билет.
— До какой станции?
— До конца.
Ей дали билет до Турку. Но до Турку они не доехали.
Напротив них сидел дюжий старик. Он догадался, кто эта женщина с мальчиком.
