большим помазком, в темных очках с рыжей бородой, в австрийской куртке с маленьким рюкзаком на спине, в коротких кожаных штанишках, с закрученными сапогами и горной палкой в руках. Хозяин, хозяйка и их дочь меня проводили со смехом, но мне было не до смеха, т. к. нужно было добираться до Клагенфурта, а никакого транспорта не было. Кроме того, без документов «зайцем» нужно было добраться до Лиенца и обратно. Бумажку «пропуск», которую мне дал майор Островский, англичане не признавали. Я рисковал быть пойманным и выданным в СССР.
Проходя мимо дома, где жил Коля Быков с женой и Таня с мамой, я их всех заметил во дворе. Шутя с ними, поздоровался по-австрийски: «Грюс Гот», а когда прошел шагов тридцать, то повернулся и увидел, как они смотрят на меня, но не узнали.
К Клагенфурту я добрался уже после обеда. Не доходя километра два до города, я увидел человека в кепке с козлиной бородой, который стоял у забора. Он смотрел на забор и все время размахивал руками. Я заинтересовался, подошел к нему и поздоровался: «Грюс Гот», он мне также ответил. На заборе были наклеены шесть больших афиш, все были одинаковые. На них портреты трех больших «союзников»: слева Черчиль, справа Сталин, а посредине Труман, и они все смеются. По лицу и одежде видно было, что это наш человек, было ему лет под 70. Он мне начал на русско-немецком языке что-то объяснять. Показывает пальцем на Черчиля и Трумана и говорит: «Дураки, дураки», а потом добавляет: «Дум, дум». Я ему отвечаю: «Я, я». Тогда он показывает на Сталина и говорит по-русски: «Он нас 20 лет мучил и обманывал, он и этих двух дураков обманет». Я ему опять: «Я, я». Он наверно подумал, что я его не понимаю. Чуть повышенным тоном, размахивая руками, он стал мне говорить: «Да что ты мне все время свое «я, я», ты ничего не понимаешь, вы немцы тоже все дураки, как и эти двое», — показывая пальцем на афишу. Тогда я ему на русском языке сказал: «Нет, папаша, я Вас прекрасно понимаю, но эти два дурака ничего не понимают», — и указал на Трумана и Черчиля.
Старик растерялся, снял кепку, раскрыл рот и начал креститься. Я сказал «до свидания», повернулся и пошел. Пройдя несколько десятков шагов, я посмотрел назад, старик все еще смотрел на меня и крестился…
В Клагенфурте пришлось переночевать в Д.П. здании. На другой день я выехал автобусом в Филлах. Билет на автобус в Лиенц было очень трудно достать, нужно ждать две недели, но благодаря моим молодым барышням, знакомым еще по Белграду, удалось за две пачки папирос достать билет, и то стоячий… На четвертый день я выехал из Филлаха. В автобусе было набито, как в консервной банке сардинок. Многие сидели на крыше. Автобус только один раз остановился в Шпиттале. От Шпитталя до самого Лиенца, я видел английских солдат, поднимающихся в горы. Меня это заинтересовало. Рядом со мной стояли мужчины и тихо переговаривались. Я услышал как один сказал: «Смотри, Петя «охотники», пошли ловить наших». Подробности об этой ловле я узнал на другой день в Лиенце.
Подъезжая к Лиенцу, я увидел, что на поляне бегали лошади. Я стал присматриваться: «Господи, ведь это мои кони, которых я принимал, объезжал и дрессировал еще в Белграде в 1942 году». Я узнал Шамиля, Абрека, Буслая и своего Бубика. Какими судьбами они сюда попали?
Когда эскадрон уехал из Вены, я тогда лежал в казачьем лазарете с гриппом. Раз кони здесь, то значит и некоторые казаки должны быть здесь. Сердце у меня бьется, я не могу дождаться, когда остановится автобус… Наконец, приехали. Два человека, стоявшие рядом со мной в автобусе, направились в лагерь Пеггец, и я пошел за ними. Иду не спеша, стараюсь себя успокоить.
Когда подошел к воротам, увидел барак с лев?й стороны с надписью по-английски OFFICE. Перед бараком стояли мои бывшие подруги детства: Лидия Кузуб и Надя Федаш. Я крикнул: «Лида!» Они на меня посмотрели, но видно не узнали, т. к. не было никакой реакции. В этот момент ко мне бежал мальчик в полной немецкой форме и громко кричал: «Господин обер, господин обер». Я узнал Сашу. Саше Виноградову было 9 лет, он был сыном донского казака Б. Виноградова, сапожника при главном казачьем штабе южного фронта в Вене. Мать его погибла еще на Дону при отступлении. Он был умный, послушный, проворливый, но, как и все дети, любил играть, и некоторым при штабе это нравилось.
Начальник штаба, полковник Андерсон, прикомандировал его к нам в эскадрон. Отец ему сшил сапожки, а мы ему сделали форму, т. к. он все время хотел быть «казаком». За провинности я ему грозил и говорил: «Саша, ты никогда не будешь настоящим казаком!» Этих слов он очень не любил, и его это очень обижало, но они на него действовали и он слушался.
Подбежав ко мне, он прыгнул мне на грудь и обнял руками за шею. Так мы, обнявшись, несколько минут плакали, не стесняясь один другого. Когда мы успокоились, я его спросил, где отец? Он жалобно ответил, что папу увезли и затем, ударив себя кулачком в грудь, с большой гордостью сказал: «А меня нет! Я им не дался!»
«Как же ты меня узнал, Саша?» «Я Вас издали еще узнал, по Вашей походке и ногам».
Лида и Надя продолжали смотреть в нашу сторону. Саша рассказал, что произошло. Во время насильственной погрузки, отец и сын держались вместе. Когда солдаты начали их бить и насильно вбрасывать в грузовики, то солдатский приклад зацепил отца по голове, и его, окровавленного, бросили в грузовик, затем схватили Сашу и также бросили… Но Саша выскочил, его снова схватили и вбросили, наставив на грузовик штыки так, чтобы никто не смог выпрыгнуть. Саша опять между штыками выскочил, тогда его схватил злой, здоровый солдат за шиворот, дал ему пощечину, приговаривая на чисто русском языке: «Да…, до каких пор будешь выпрыгивать?» И со всей силой бросил Сашу в грузовик. Он упал на пол грузовика и когда очнулся, то грузовик был уже полный, и солдаты закрывали задний кузов. Тогда Саша со злостью бросается прямо на штыки, и один штык вонзился ему в грудь. Саша как-то срывается со штыка и окровавленный, убегает в толпу, а из нее умудряется вырваться и убежать в кусты, около реки Дравы. В кустах он потерял сознание и сколько там пролежал, не знает. Когда он пришел в себя, все уже успокоилось.
Я его попросил, чтобы он сказал, как тот солдат ругался, но он не хотел сказать, сказал, что очень скверно ругался. Саша расстегнул свой френч и рубашку и показал мне грудь, рана была с левой стороны груди, штык чудом вошел косяком. Если бы прямо, то попал бы в сердце. Френч, рубашка, майка, все было в крови, и я попросил все снять и переодеться в гражданскую одежду, но он запротестовал, говоря, что этого сделать не может, т. к. должен показывать этим «демократам»: солдатам и офицерам, что они сделали с нами, казаками. От этих слов у меня что-то застряло в горле, воздуха не хватает… Я его обнял, он, прижавшись ко мне, спросил: «Господин обер, правда я теперь казак?» Я молчал, не мог ему ничего ответить, т. к. меня что-то душило. Тогда он стал дергать меня за куртку: «Да, господин обер? Да?» Я его опять обнял и поцеловал, и со слезами на глазах сказал: «Да, Саша, ты теперь настоящий казак! Ты это заслужил!» После этих слов он подпрыгнул от радости, сорвался и побежал к своим друзьям сказать им новость, что он теперь КАЗАК.
Лида и Надя все еще стояли у барака, я подошел к ним, снял шляпу и темные очки и спросил Лиду: «Что, не узнаешь?» «Ваня, это ты?», — крикнула она. Узнал, что Лидиного папу и Надиного увезли. Лида работала в канцелярии и сама зарегистрировала меня, не хотела, чтобы я заходил, в оффис. После регистрации меня повели в свой барак, в котором жили Лида, ее мама и брат Кока, Надя и ее сестра Люба. Все они помещались в одной комнате.
Через час пришел Атаман, кубанский казак, хорунжий Матвей Кузин, которому уже успел сообщить Саша о моем приезде. Он был рад видеть меня. «Кузя», как мы его потом все называли, был смелым, энергичным, бравым казаком. Своей смелостью он много спас казаков, казачек и детей. Почти все уцелевшие от выдачи, с которыми мне приходилось беседовать, благодарили Кузю и молились за него.
Так как всех офицеров увезли и ни одного не осталось из командного состава, Кузя все тяжелое бремя взял на себя. В эту тяжелую минуту, всю эту тысячную массу казаков, инвалидов, казачек и детей он взял под свое крыло, под свою команду. И сегодня, после четырех десятков лет, когда собираемся 1 июня после панихиды помянуть павших, то мы всегда вспоминаем и благодарим Кузю. Это был не только казак в полном смысле слова, и казачьим офицером, он был — казачья величина.
Атаман, хорунжий Матвей Кузин, когда ему предатель майор Дэйвис «Расти» (рыжий) приказывал, чтобы он приказал всем грузиться, он, не боясь смерти, наоборот, кричал народу держаться вместе и не грузиться.
Это тот же майор Дэйвис, офицер королевской гвардии, который несколько раз давал честное офицерское слово, что казаков не выдадут в Советский Союз.
Уже после выдачи, когда его Кузя спросил, почему он не сдержал своего слова и где его слово
