— Садитесь. Есть указание прокурора возобновить дело о краже из музея. Что я вам и предлагаю.
Он передает Знаменскому тоненькую папку, почти пустую еще.
— Если выйдет, может выйти любопытно, — улыбается Пал Палыч.
— Почему «если»? Смущает непривычность материала?
— Немножко, товарищ полковник. Хочется хотя бы дождаться возвращения Томина.
— Не имеет смысла. Вы упустите несколько дней.
Знаменский перелистывает документы в папке.
— Найдите квитанцию комиссионного магазина. Нашли? Ваши соображения?
Пал Палыч молчит минуту, прикидывает.
— Выяснить, кто сдал в магазин «Подпаска». Если удастся — кто его купил. Попробовать установить, пряталась под ним уже тогда другая вещь или «Подпаска» приобрели ради образца, чтобы скопировать поверх главной картины и иметь товарный чек для таможни. Такой пока круг вопросов, Вадим Александрович
— Для начала вам в этом кругу работы достаточно.
Чего только нет в комиссионном магазине по продаже картин и художественных изделий! Даже облупленные прабабушкины безделушки, недавно считавшиеся отжившим старьем, вошли нынче в моду и в цену. А уж о подлинно антикварных вещах и толковать нечего!
Настоящих покупателей в просторном помещении немного: в основном люди смотрят. Иные любуются, иные недоумевают.
— А собачка-то! Девятьсот пятьдесят рублей! За что такие деньги дерут? — восклицает мужчина, приостановившийся возле отлитой в металле фигуры собаки. Он оглядывается в поисках поддержки.
— Но это же литье семнадцатого века, — с чувством превосходства отзывается какая-то женщина.
— Ну и что ж, что литье? Не золото ведь!
— Каслинское, гражданин. Прочтите, — она указывает на ярлык, который повешен на собачьей шее.
Мужчина читает вслух:
— «Вывозу за рубеж не подлежит». Надо же! Я бы и десятки не дал.
Оглядывая картины, скульптуры, прилавки с посудой и старинной утварью, по залу медленно проходит Знаменский. Любопытно. И по-человечески любопытно и профессионально: на одной из этих стен две недели назад висел таинственный «Подпасок»…
На свои вопросы Знаменский ищет ответа у работника магазина — бодрого старичка по фамилии Розанов. Быстрыми, натренированными пальцами Розанов листает квитанции.
— Помню такую картину, помню… Сам принимал на комиссию… Ага, вот! — Он передает найденную квитанцию Знаменскому. — Чтобы вам было яснее: эта графа — наименование, ниже — размеры, фамилия владельца, дата приема, продажная цена, здесь — моя подпись. Розанов.
— А что за пометка «н/х»?
— Неизвестный художник. Картина висела у нас всего два дня. Очень удачно для подобной вещицы.
— Не расскажете, что там было изображено?
— Да этакий среднерусский набор: лужок, березы, коровы. В центре мальчик на пеньке сидит.
— А как он одет?
— Холщовая рубашечка навыпуск. За поясом кнутовище.
— Босой?
— Вроде бы в лапотках.
— Увидев картину снова, вы сумеете определить, та же она или ее копия?
Старичок по-птичьи склоняет голову набок:
— А в чем, собственно, дело? Если бы я понял, что именно вас волнует, я бы скорей сумел помочь, — усмехается он. — Вы… не трудитесь формулировать отвлекающие вопросы. С картин этого пошиба копий никто не пишет.
— Но меня именно и волнует, распознали бы вы копию? Если кому-нибудь взбрело на ум ее сделать.
— Тогда вынужден сказать «нет». Досконально я полотно не изучал.
— Однако вы установили время создания картины, назначили цену.
Розанов настраивается на серьезный лад:
— Цену я назначил, исходя из общепринятых критериев, а также из размеров и рамы. А время установил не я. Картина прошла атрибуцию. Сейчас объясню, — предупреждает он вопрос собеседника. — Когда произведение искусства желают продать, то часто предлагают сначала какому-нибудь музею. Там смотрят и определяют принадлежность данному мастеру или, менее точно, данной школе, данному веку. Все это официально сообщают владельцу. Но стоимость музей называет, только если решает взять.
— И у «Подпаска» было свидетельство об атрибуции?
— Да, причем подписанное Боборыкиной. А раз Боборыкина поставила начало двадцатого века, то и я автоматически ставлю начало века. Музу Анатольевну на мякине не проведешь.
Так… Больше от старичка, пожалуй, ничего не добьешься.
— Продавец магазина мог запомнить, кто купил «Подпаска»? — спрашивает Знаменский после паузы.
— А это и я вам скажу. Какой-то иностранец польстился, из западных.
Для Боборыкиной приглашение на Петровку — необычный и интригующий эпизод. Все интересы ее связаны с миром искусства и с людьми, в этом мире пребывающими: музейными работниками, коллекционерами, художниками, критиками. Даже имя «Муза» не случайно — так нарек дочь Боборыкин, крупный собиратель картин и всяких художественных ценностей.
Знаменский в двух словах объяснил ей предстоящую задачу и снял покрывало с «Подпаска». Уголок с подписью Веласкеса скрыт бумажкой, прикрепленной к раме. Муза взглядывает и разочарованно отворачивается.
— Ах, эта… Да, проходила атрибуцию месяца полтора назад. Кипчак предлагал. Я ожидала чего-нибудь интересного.
— В некотором роде вещь не лишена занимательности, Муза Анатольевна.
Та снисходительно улыбается.
— Разве что название с юморком. Да и то, между прочим, я придумала.
— А прежде картина была безымянной?
— Практически да. Кипчак советовался, что, мол, лучше для продажи: «Полдень» или там «Сельский пейзаж». Я и говорю: а пускай себе будет «Подпасок с огурцом», хоть не так пресно… И какими путями его сюда занесло?
— Случайно, Муза Анатольевна. Но, будьте добры, уделите внимание своему крестнику. Он совсем тот же, что полтора месяца назад? Не изменился в лице? Может быть, потолстел, похудел? Растерял часть коров?
Муза вновь окидывает «Подпаска» небрежным взором, потом, чем-то удивленная, начинает присматриваться пристально.
— Знаете, печатают такие картинки-загадки «Найдите десять различий», — говорит Знаменский.
Муза отрывается от «Подпаска».
— Самое смешное, что это вообще другая картина! — недоумевающе произносит она. — Та была, конечно, посредственность, но добротная. А эта… что-то сляпано наскоро… как говорит мой муж, «лимпопо». То есть дрянь и подделка.
— Лимпопо? — Словечко из детства вызывает у Пал Палыча улыбку. — Вы не сформулируете это как-нибудь иначе, а? Чтобы было убедительно для меня и для протокола.
— А возьмите у Кипчака картину и сравните. Сами найдете десять различий.
— Нет сейчас Кипчака, Муза Анатольевна, — отдыхает в санатории. И картины нет. Была продана через комиссионный магазин и вряд ли вынырнет. Надежда пока на вас…
— Ну хорошо, я объясню попроще, чтобы вы уловили суть, а тогда решайте, как изложить юридически…
Муза окунается в свою стихию, лицо ее становится выразительней, молодеет, — теперь ей и не дашь ее сорока.
— Во-первых, фигура мальчика смещена влево. Там она центрировала всю композицию, а тут выпирает куда-то вбок. Поза тоже иная — он сидел посвободнее. Пенек был пониже, что ли… Коров я не считала, да дело и не в поголовье скота, главное — настроение. Там художник что видел, то и писал в простоте душевной. Пусть ремесленно писал, сентиментально, но честно. И мальчика он любил, понимаете? И над березками умилялся. А посмотрите сюда — вам этот парень симпатичен?
— Не шибко.
— И мне нет. Нагловатый паренек. И что автор хотел?..
Она вдруг подходит к картине и, не дотрагиваясь до полотна, заслоняет фигуру подпаска ладонью. Смотрит, что получилось, убирает ладонь, снова закрывает фигуру, оставляя один пейзаж.
— Чудеса, да и только! Разваливается на части… Краски по-разному сбалансированы. И переходы в цвете… — Муза обращается к Знаменскому. — Знаете, а ведь это сделано в две руки!
— То есть двумя художниками?
— Ну да! Один сработал фигуру, второй — все прочее. Нет даже одного светового решения. Глядите: на пастуха свет падает из правого верхнего угла. А весь фон сзади освещен равномерно, будто на витрине. Увидели?
— Пожалуй, увидел…
— А еще в хорошую раму оправили! Чудаки. Так и не скажете, откуда у вас это диво?
— Скажу, потому что рассчитываю на вас и дальше… И потому что вы внушаете доверие… Картина поступила к нам из таможни.
— А-а!.. Тогда фокус ясен! И кто записан?
Знаменский отгибает листок, имитировавший ведомственный «инвентарный номер». У Музы захватывает дыхание.
— Веласкес?! Неужели настоящий Веласкес?!
— Говорят, настоящий. — Он вынимает из черного пакета рентгеновские снимки. — Вот: «Инфанта с яблоком».
Муза в возбуждении разглядывает снимок. Ей даже на месте не стоится.
— Если настоящая, ей цены нет! Просто цены нет!.. Вот саранча зарубежная, а? Их только допусти, все растащут! Счастье, что картину задержали, я бы орден дала. Полотна Веласкеса у нас наперечет, а его, извольте радоваться, продают на вывоз! Позор тому коллекционеру, кто бы он ни был!
