– Не кричать? – гремела женщина. – Как я могу не кричать? Этот человек...
– Кончайте базар! – взорвался второй полицейский. – Хотите, чтобы сюда прикатил комиссар?
Карелла пробрался сквозь тесную толпу ребятишек. Он сразу узнал полицейских и подошел к тому, который был ближе:
– В чем дело, Том? Женщина расплылась в улыбке.
– Стиви! – воскликнула она. – Dio gracias [3]. Скажи этим бестолочам...
– Привет, мама Лу, – поздоровался Карелла.
Мама Лу, очень полная женщина с черными волосами, собранными сзади в пучок, и белой, как алебастр, кожей, была одета в свободное шелковое кимоно. Ее необъятный бюст, начинавшийся, казалось, прямо от шеи, вздымался, словно морская пучина. Аристократическое лицо с изящными чертами хранило благочестивое выражение. Из всех содержательниц публичных домов в городе она пользовалась самой дурной славой.
– В чем дело? – спросил полицейского Карелла.
– Этот парень не хочет платить, – ответил тот. Это был небольшой мужчина в легком костюме в полоску. Рядом с мамой Лу он казался еще меньше ростом. Под носом у него чернели небольшие усики щеточкой, темные волосы беспорядочно падали на лоб.
– То есть? – переспросил Карелла.
– Не хочет платить. Был наверху, а теперь собирается улизнуть.
– Я всегда говорю им: сначала получите dinero [4], – закудахтала мама Лу. – Сначала dinero, потом – amor [5]. Нет. Эта бестолочь, эта новенькая, она вечно забывает. А теперь видишь, что из этого получается. Скажи ему, Стиви. Скажи, пусть отдаст мои деньги.
– Ты стала небрежно вести дела, Лу.
– Да, да, знаю. Но скажи ему, пусть отдаст мои деньги. Стиви! Скажи этому Гитлеру!
Карелла взглянул на мужчину, который пока не вымолвил ни слова, и только теперь заметил сходство. Тот стоял возле мамы Лу, скрестив на груди руки и поджав губы под щеточкой усов. Глаза его метали молнии.
– Вы детектив? – неожиданно спросил он.
– Да, – ответил Карелла.
– И вы допускаете в городе подобные вещи?
– Что именно?
– Открытую проституцию.
– Я не вижу никакой проституции.
– Вы что, сводник? Или инкассатор у здешних шлюх?
– Мистер... – начал Карелла, но Хейз легонько тронул его за руку. Создавшаяся ситуация была чревата осложнениями, и Хейз сразу понял это. Не замечать – одно дело. Открыто покрывать – совсем другое. Он чувствовал, что, независимо от взаимоотношений Кареллы с мамой Лу, сейчас не время лезть в бутылку. Один звонок в Главное управление – и не оберешься неприятностей.
– Нам нужно кое-кого повидать, Стив, – сказал он.
Их глаза встретились, и Хейз понял, что его послали ко всем чертям.
– Вы были наверху, мистер? – спросил Карелла.
– Да.
– Так. Я не знаю, чем вы там занимались, и не хочу знать. Это ваше дело. Но, судя по обручальному кольцу на вашей руке...
Мужчина быстро спрятал руку за спину.
– ...вам не улыбается получить повестку в суд для дачи показаний по делу об открытой проституции. У меня своих забот по горло, мистер, поэтому оставляю все на вашу совесть. Пойдем, Коттон.
И он пошел дальше по улице. Хейз последовал за ним. Через некоторое время Хейз оглянулся.
– Он платит.
Карелла хмыкнул.
– Ты сердишься?
– Немного.
– Я думал сделать как лучше.
– Мама Лу всегда помогает нам. Кроме того, она мне нравится. Никто не просил этого типа появляться на нашем участке. Он пришел, получил что хотел и, мне кажется, по справедливости должен заплатить. Девушка, с которой он был, делает это не ради удовольствия. Ей приходится в миллион раз тяжелей, чем самому заштатному клерку.
– Тогда почему бы ей не стать таким клерком? – возник у Хейза логичный вопрос.
– Сдаюсь, – улыбнулся Карелла и добавил: – Пришли, это здесь.
Заведение мамы Иды ничем не отличалось от соседних жилых домов. На ступеньках у парадной двери двое мальчишек играли в крестики-нолики.
– Марш отсюда! – прикрикнул Карелла, и ребят как ветром сдуло. – Вот что меня больше всего мучит: дети. Ведь все происходит у них на глазах. Хорошенькое воспитание.
– Только недавно ты, кажется, говорил, что это вполне честная профессия.
– Ты что, хочешь поймать меня на слове?
– Нет, просто интересно, почему тебя так разобрало.
– Согласен: преступление бесчестно. Проституция – это преступление, во всяком случае, так считается у нас в городе. Возможно, закон прав, а возможно, и нет, но критиковать его – не мое дело. Мое дело – насаждать закон. Согласен: в нашем участке и, насколько мне известно, во всех других участках проституция – это преступление, которое не считается преступлением. Те двое патрульных собирают мзду со всех заведений на улице и следят, чтобы у мадам не было неприятностей. Мадам, в свою очередь, соблюдают правила «гигиены»: никакого воровства, чистая коммерция. Но парень, который хотел поживиться за счет Лу, он ведь тоже совершал преступление, так? И что прикажешь делать копу? Закрывать глаза на все преступления или только на некоторые?
– Нет, – ответил Хейз, – только на те, за которые ему платят.
Карелла смерил Хейза взглядом.
– За все время, что я работаю в полиции, я не взял ни греша. Запомни это.
– У меня и в мыслях не было тебя задеть.
– Так вот, коп не может всегда следовать букве закона. Мое понятие о добре и зле не имеет ничего общего с законом. И по мне, этот Гитлер творил зло. Детали не в счет. В принципе. Может, я зря полез в бутылку, а может, и нет. И хватит об этом, к черту.
– Ладно, – согласился Хейз.
– Теперь ты сердишься?
– Нет. Просто мотаю на ус.
– И еще одно, – сказал Карелла.
– Что именно?
– Дети, стоящие вокруг. Было бы лучше, если бы они еще и сейчас стояли там, разинув рты? Разве не следовало прекратить это безобразие?
– Чтобы прекратить это безобразие, не обязательно было заставлять парня платить.
– Ты сегодня в ударе, – сдался Карелла, и они вошли в дом.
В холле Карелла позвонил.
– Мама Ида порядочная стерва, – сказал он. – Считает себя хозяйкой Улицы и города тоже. С ней церемонии ни к чему.
Дверь открылась. Вплотную к порогу стояла женщина с гребенкой в руках. Черные распущенные волосы свободно падали вдоль узкого лица с проницательными карими глазами. На женщине был голубой свитер и черная юбка. Она была босиком.
– Что надо? – спросила она.
– Это я, Карелла. Впусти нас, Ида.
