Усадьба Ланиных

Елена. Ты про что?

Ник. Ник. Сгубитъ меня эта женщина!

Елена (молчитъ). Не знаю. (Тихо). Можетъ быть.

Ник. Ник. Все равно. Ѣдемъ. (Кланяется, быстро идетъ къ выходу). Развe мы въ своей власти? (Исчезаетъ).

Тураевъ. Развязка.

Елена. Да. И… пора. Надо услать отсюда Фортунатова.

Тураевъ. Надо. Только меня не усылайте. Я, вeдь, вамъ, Елена Александровна, мeшать не буду.

Елена. Боже мой, конечно. Я ужъ что. Моя жизнь кончена, Тураевъ. Они (указываетъ на дверь, куда ушли Н. Н. и М. А.) еще надeются. Но… не я. Такъ, хорошо. Гдe Фортунатовъ?

Тураевъ. Все это время у себя, во флигелe: Что-то работаетъ.

Елена. Милый мой, позовите его.

Тураевъ. Вы… сами скажете?

Елена. Да.

Тураевъ (пожимается). Ну, хорошо. Иду.

(Изъ дверей, куда ушелъ Ланинъ, возвращается молодежь. Съ ними Наташа. Стараются идти безъ шума).

Гимназистъ. Александръ Петровичъ легъ.

Барышня. Все таки, какой онъ блeдный, Елена Александровна.

Елена. Ну, хорошо. Господа, дождь пересталъ, можете идти теперь въ паркъ, или куда нибудь. Чай будетъ въ семь, на терассe.

Кадетъ. Господа, поeдемте на лодкe. Софья Михайловна, какъ вы находите?

Барышня. Отлично. Поeдемъ по пруду, будемъ пeть хоромъ. Наташа, вы съ нами?

Наташа. Нeтъ, благодарю, я останусь.

Барышня. Ахъ, жаль… Ну, какъ хотите.

(Уходятъ въ балконную дверь).

Наташа. Не пойду я съ ними. Устала. (Опускается около кресла на полъ). Не хочется. Я съ тобой побуду, мама.

Елена (садится въ кресло и обнимаетъ ее). Хорошо, Наташа, ты сдeлала. Мы такъ давно вмeстe не были.

Наташа. Давно, мама. Чуть не все лeто.

Елена. Милая дeвочка моя… милая дeвочка (гладитъ ее по волосамъ и цeлуетъ).

Наташа. Какъ ты думаешь, мама, почему это?

Елена. Ахъ, Наташа, я все хотeла съ тобой говорить. Это лeто было такое странное и тяжелое.

Наташа. Ты тоже, мама, много страдала.

Елена. Мой другъ… я была плохой матерью. Ахъ, часто казнилась, но все не могла къ тебe подойти.

Наташа (кладетъ ей голову на колeни). Ты меня не разлюбила, мать? Мнe было такъ страшно. Вдругъ и мать меня не любитъ? (Елена плачетъ и ласкаетъ ее). Ну, конечно, нeтъ, я понимаю. (Пауза). Мама, онъ уeзжаетъ сегодня? Я слышала, что велeли запрягать Атласнаго и Кобчика. Я поняла все. Съ ней?

Елена. Милая моя, милая, зачeмъ говорить?..

Наташа. Ничего, будемъ говорить. Я теперь стала спокойная, мама. Тихая дeвушка въ родe Ксеніи. Правда. Я столько намучилась, что теперь на меня нашелъ какой то покой. Такъ мнe кажется страннымъ, зачeмъ я тогда на себя покушалась. Все это было какимъ-то навожденіемъ.

Елена. Это первая гроза твоей жизни, дитя.

Наташа. Да, первая. Знаешь, я сегодня была у этой статуи… Венеры. Можетъ быть, она навела на насъ все? Ну, хорошо. И все таки, я ей поклонилась, попалкала, перечла надписи влюбленныхъ, – и въ сердцe поблагодарила за счастье, которое дала мнe эта любовь. Ты меня понимаешь, мама?

Елена. Да. Понимаю. (Вздыхаетъ). Ты такъ молода и такъ говоришь. – Горе сдeлало тебя серьезной.

Наташа. Мама, я переживала минуты такого восторга, что, вeдь, это… это ужъ навсегда останется. А что мнe не вышло въ концe счастья, что жъ подeлать. Оно не всeмъ дается.

Елена. Не всeмъ.

Наташа. Что жъ надо теперь дeлать?

Елена. Жить, Наташа. Жить ясной и честной жизнью, – потому что на счастье надeяться нельзя. Вонъ какъ Петръ Андреевичъ говорилъ здeсь Колe: принять надо жизнь, нести бремя, данное намъ, твердо.

Наташа (улыбаясь). Это Тур такъ говорилъ? Колe?

Елена. Да. Потому что, видишь ли, жизнь пестрая вещь, какъ будто большая комедія: одни родятся, другіе умираютъ въ это время, однимъ Богъ даетъ радости много, другимъ – мнe, тебe, Туру, Фортунатову – мало. Я сегодня получила письмо отъ Ксеніи. Вся она полна счастьемъ своимъ. И Николай и Марья Александровна идутъ за счастьемъ. И та молодежь ликуетъ. Значитъ, все такъ пестро и перепутано. И движется жизнь вотъ такъ-то.

Наташа (цeлуетъ ей руку). Мама моя! Ты несчастна, тоже.

Елена. Ну, несчастна… Мужества, Наталья. Мужества… (Нeкоторое время стоятъ прижавшись. Затeмъ Елена тихо наигрываетъ вальсъ. Наташа слушаетъ, потомъ мечтательно начинаетъ вальсировать. У балконной двери останавливается. Въ небe встала громадная радуга, и сквозь мелкія, блестящія пылинки дождя свeтитъ солнце вечера).

Наташа. Мама! радуга! Богъ далъ радугу въ знакъ мира.

Елена (встаетъ и подходитъ). Да, радуга, это миръ. (Снова стоятъ обнявшись).

(Въ дверяхъ появляется сидeлка).

Сидeлка. Елена Александровна!

Елена. А? что вы?

Сидeлка. Пожалуйте къ папашe.

Елена. А? А?

Наташа. Дeдушка? (Обe выбeгаютъ)

(Нeкоторое время сцена пуста. Потомъ входятъ Тураевъ и Фортунатовъ) .

Фортунатовъ. Какъ ни хороша, ни мила усадьба Ланиныхъ, все таки я долженъ, къ сожалeнію, уeхать. Выeзжая, весной, я чувствовалъ, что здeсь что-то, такъ сказать, измeнится въ моей жизни. И мнe представились ауспиціи мeстныхъ божествъ благопріятными. Вышло не такъ, но наши судьбы не въ нашихъ рукахъ, повторяю, значитъ, надо повиноваться. – Да взгляните, какая радуга!

Тураевъ. Дивно. Что за запахъ изъ сада! (Далеко, съ пруда, доносится смeхъ и потомъ молодые голоса затягиваютъ хоромъ пeсню). Это наши катаются на лодкe.

(Изъ комнаты Ланина пронзительный крикъ Елены).

Фортунатовъ. Что такое?

(Тураевъ молчитъ; выбeгаетъ взволнованная сидeлка).

Сидeлка. Александръ Петровичъ скончались.

(Фортунатовъ и Тураевъ молчатъ. Солнце свeтитъ, радуга сіяетъ въ небe и съ пруда слышнeй и стройнeй пeніе молодежи).