любимых крошек. — А вот и мое льежское ружьецо! Думаю, оно не подведет… Ты слышишь, великий святой Губерт? Нам нужен заяц! Это просьба детей, черт побери! И я добуду его! Любой ценой!..
Как вы понимаете, господа, конец возлияния испортил его начало.
Уйдя к себе в комнату, моя бабка встала на колени и принялась усердно молиться.
Но, вероятно, богохульство ее мужа помешало тихому шепоту, вылетавшему из ее губ, подняться к Богу…
На следующий день, верный слову, мой дед поднялся ни свет ни заря и, сопровождаемый двумя оставшимися собаками, направился в поле.
Хотя, как и сегодня, на календаре значилось 3 ноября, снега было полно, и собаки, проваливаясь по самую грудь, бежать не могли.
Кроме того, снегопад длился всю ночь, зайцы еще не покидали своих лежек, и следов не было видно никаких.
Дед попытался было спугнуть какого-нибудь косого, но, несмотря на весь свой опыт, не нашел ни одного, хотя пробежал около шести лье.
Ничего другого ему не оставалось, как с пустым ягдташем возвращаться домой…
После обеда он запер собак, снял с гвоздя ружье, поцеловал жену и детишек.
— Ты куда, Жером? — удивленно спросила моя бабка.
— Хочу устроить косому засаду, жена… Разве я не обещал детям зайца?
— Ты его подстрелишь в следующее воскресенье.
— Я сказал, что принесу сегодня, а не в следующее воскресенье. Хорош я буду, если не сдержу слова!
Дети кинулись к отцу на шею.
— Папа, папа! Подстрели зайца!
— Большого-большого! С собаку! — смеясь, добавил сын.
— Огромного-преогромного, как ослик тетушки Симоны! — еще громче крикнула дочь.
— Не волнуйтесь, крошки! — отвечал Жером Палан, нежно обнимая детей. — Будет вам заяц!.. Сегодня ночью, при луне, все косые выскачут на снег!.. Громадные, как слоны!
И повесив ружье на плечо, ушел.
VI
Он пошел по дороге к Ремушану.
Полагая, что снегопад не прекратится и что зайцы спустятся в лощины, он решил поохотиться в долине между Ремушаном и Спримоном.
Дойдя до перекрестка, Жером Палан остановился.
Место для засады было самое подходящее.
Других охотников опасаться не приходилось, так как был праздник.
В те годы возле того места росли кусты. Там мой дед и засел.
Прошло всего пятнадцать минут, судя по тому, что часы пробили девять, как вдруг со стороны Эйвейя послышалась веселая застольная песенка.
— Что за черт? — выругался дед. — Этот гуляка сейчас распугает мне всех зайцев!
Голос становился все громче.
Снег захрустел уже совсем рядом с кустами.
Светила полная луна. Свежевыпавший снег усиливал ее свет.
При таком освещении дед легко узнал певца. Это был Тома Пише.
Он направлялся к своему тестю, эйвейскому магистру, жившему во Франшимоне.
Едва Жером Палан увидел убийцу его собак Фламбо и Рометты, как кровь ударила ему в лицо, а пальцы судорожно сжали приклад ружья.
Но он не был злым человеком и ничего плохого не замышлял.
Он решил пропустить Тома Пише. Лишь бы тот с ним не заговорил!
И Тома Пише действительно прошел мимо.
Он даже не заметил моего деда.
Но по воле злого случая он пошел той же дорогой, по какой пришел Жером Палан.
И вдруг увидел на снегу свежие следы.
Они доходили только до перекрестка, дальше никаких следов не было.
Пише оборотился и увидел кусты. У него возникло подозрение, что там притаился охотник, и, желая убедиться в этом, он пошел обратно.
Жером Палан понял, что его сейчас обнаружат.
Не желая доставлять удовольствия своему врагу, он сам поднялся во весь рост.
Тома Пише от неожиданности остановился. Он сразу понял, с кем имел дело. И тут, вероятно, движимый чувством раскаяния за совершенное когда-то зло, проговорил почти ласково:
— А, господин Палан? Мы снова в засаде?
Дед промолчал, лишь стер рукавом со лба пот.
Пише продолжал:
— Ну и ветер сегодня! Волку не позавидуешь!
— Проваливай! — вместо ответа крикнул мой дед.
— Как это «проваливай»? — удивленно спросил тот. — Почему это я должен проваливать? И по какому праву вы мне приказываете?
— Говорю тебе — проваливай! — стукнув прикладом о землю, повторил Жером Палан.
— Уж не потому ли, что вы тут браконьерствуете, незаконно охотясь по свежему снегу?
— Я говорю тебе еще раз, — крикнул дед, — убирайся подобру-поздорову!
Тома Пише на мгновение заколебался, но, видимо, профессиональная гордость не позволила ему отступить перед браконьером.
— Раз так, — сказал он, — то я никуда не пойду! Когда я увидел вас, Жером Палан, то решил было уйти, потому как после тюрьмы у вас не все дома, как говорят, а умалишенным и детям надо уступать… Но коли вы разговариваете со мной в таком тоне, то я вас сейчас арестую и еще раз докажу, что свое дело знаю.
И он пошел прямо на моего деда.
— Ни с места, Тома! Не вводи во грех! — в сердцах крикнул тот.
— Ты меня не испугаешь, Жером, — ответил Пише и упрямо тряхнул головой. — Я не из пугливых.
— Говорю тебе — ни шага больше! — голос моего деда звучалвсеболее угрожающе. — Берегись! Между нами уже есть кровь. Смотри, как бы не пролилась твоя, как кровь моих собак!
— Ах, так? Ты мне угрожаешь? — воскликнул объездчик. — Уж не думаешь ли ты остановить меня своими угрозами? Нет, мой дорогой! Для этого нужно нечто другое и некто другой!
И, подняв свою палку, Тома Пише двинулся на моего деда.
— Значит, ты так?! — сказал дед. — Ну, хорошо… Так пусть же кровь, которая сейчас прольется, падет на того, кто действительно виноват!
И вскинув ружье, выстрелил сразу из обоих стволов.
Два выстрела слились в один залп.
Они прозвучали на удивление тихо! Забыв, что снег заглушает звуки, мой дед решил, что произошла осечка. И, взяв ружье за ствол, приготовился обороняться им, словно дубиной.
Тут он увидел, что Тома Пише вдруг выронил палку, замахал руками и упал лицом в снег.
Дед бросился к нему.
Тома был мертв. Он умер, не издав даже стона. Двойной заряд пробил ему грудь навылет.
Дед стоял, как вкопанный, возле человека, которого в одну секунду превратил в труп.
Он вспомнил, что у Тома Пише были дети и жена, ожидавшие его возвращения, и представил себе,
