ударов, и думал, что все ее слова – чистая правда.
Глория копалась в сумочке. Когда она вытащила руку, в ней был маленький револьвер. Никогда раньше револьвера этого я не видел, но не удивился, нисколько не удивился.
– Вот… – Она подала его мне.
– Я не хочу. Убери, – сказал я. – Пойдем, вернемся внутрь. Мне холодно.
– Возьми его и подсоби Господу Богу. – Она втиснула револьвер мне в руку. – Застрели меня. Только так ты мне можешь помочь, чтоб я больше не мучилась.
«Она права, – сказал я себе. – Только так ей и можно помочь, чтобы больше не мучилась».
Маленьким мальчиком я проводил все лето у деда на ферме в Арканзасе. Однажды я стоял там у амбара и смотрел, как бабушка варит в большом тазу травяное мыло, и тут во двор пришел дед, ужасно расстроенный.
– Нелли сломала ногу, – сказал он.
Мы с бабушкой по ступенькам перебрались через плетень в поле, где дед перед этим пахал. Старая Нелли, все еще запряженная в плуг, лежала на земле и ржала от боли. Мы стояли там и смотрели на нее, только смотрели, и все. Дед вернулся с ружьем, с которым воевал в Гражданскую войну у Чикануга Ридж.
– Ступила в нору, – сказал он и потрепал Нелли по голове.
Бабушка отвернула мою голову и сама тоже стала глядеть в другую сторону. Я заплакал. Потом я услышал выстрел. Тот выстрел гремит у меня в ушах до сих пор. Я кинулся туда, упал на землю и обнял Нелли за шею. Я ее очень любил. Деда я возненавидел. Встал, подошел к нему и ударил кулаком по ноге…
Дед мне тогда объяснил, что он тоже любил Нелли, но вынужден был ее застрелить.
– Ничего лучшего для нее я сделать не мог, – сказал он. – Она уже была ни на что не годна. Только так ей можно было помочь, чтобы больше не мучилась…
Револьвер я держал в руке.
– Ну ладно, – сказал я Глории. – Скажешь когда.
– Прямо сейчас.
– Куда?
– Сюда. В висок.
Мол содрогнулся от удара огромной волны.
– Уже?
– Уже.
И я выстрелил.
Мол содрогнулся снова, и вода захлюпала, стекая обратно в море.
Револьвер я бросил через парапет.
Один полицейский сидел со мной сзади, другой вел машину. Ехали мы очень быстро, с включенной сиреной. Точно такой же сиреной, как та, которой нас будили на танцевальном марафоне.
– Почему ты ее убил? – спросил полицейский, сидевший на заднем сиденье.
– Она меня попросила, – ответил я.
– Эй, Бен, ты слышишь?
– Какой услужливый мерзавец, а? – бросил тот через плечо.
– И никаких других причин не было? – снова спросил полицейский.
– Но ведь загнанных лошадей пристреливают не правда ли? – сказал я.
