остановились, перешагнув порог.
Вдоль всех трех стен барака проходили двухэтажные нары, на которых сидели и лежали заключенные. Центр был отдан в распоряжение парнишек, которые с упоением гоняли тряпичный мяч. Население барака при их появлении на миг примолкло, а потом разразилось единым выдохом:
— Баба!..
И тут же подростки, чувствительно оттолкнув их, бросились к корзине и чемоданам. Однако они не успели ни оттащить их, ни тем более открыть, как откуда-то с нар прогремел внушительный бас:
— Сявки, брысь!.. Медицина в законе. Если кто посмеет их тронуть, кусками в сортире утоплю!
Они продолжали растерянно стоять у входа под пристальными взглядами заключенных. Пока сержант у ворот не сказал:
— В санчасть проходите, там, поди, уже убрали. Левее ворот отдельный домик, сразу увидите.
Прошли в указанный домик. Настя первой поднялась на крыльцо, осторожно постучала в дверь.
— Входите, не заперто!
Настя первой открыла дверь и перешагнула порог. И, бросив вещи, вдруг закричала:
— Игнатий!..
И повисла на шее трансильванца.
Этой счастливой встрече Настя и Игнатий были обязаны распоряжением Наркома Ежова, хотя так и не узнали об этом. Он с маниакальным упорством чистил чекистские ряды, избавляясь от всех, кого зачисляли в них его предшественники на самом главном для советской власти посту сторожевого пса.
Одновременно с этой общесоветской чисткой продолжала свою деятельность и Комиссия по розыску таинственного особо уполномоченного ЧК Павла Берестова. Она перерыла Гималаи бумаг, допросила с пристрастием и без тысячи граждан, но пока не могла отчитаться перед пугающе страшным Наркомом хотя бы крохотными, но чуточку реальными следами неизвестного особо уполномоченного. И неизвестно, как бы повернулось дело, если бы Ежов по личному указанию товарища Сталина не начал сокрушать собственную армию.
Дело было не в том, что товарищ Сталин, Великий вождь советского народа, вдруг испугался собственной армии. Дело было в уязвленном самолюбии, и чем больше фильмов о гражданской войне и ее героях появлялось на экранах, тем все болезненнее он ощущал уколы этого самолюбия.
Он оказался вне красного эпоса, высвеченного беспощадным экраном. С невероятным упорством и настойчивостью он занимался борьбой с голодом, оживлял промышленность, ставил под ружье все новые и новые дивизии, но никогда не скакал с обнаженной шашкой во главе атакующей красной конницей. У него не было ни одного боевого ордена, ни одного шрама на теле и ни одного боевого друга. И наконец-то пришло время оставить в армии только таких же, как он. Не бряцающих орденами.
Чистка армии превратилась в поголовное истребление ее командного состава вплоть до командиров полков. Расстреляны были четыре маршала из пяти, почти все командующие армиями, корпусами и дивизиями. А тех, кого не ставили к стенке в подвалах Лубянки, ссылали в концлагеря без объявления сроков содержания. То ли навечно, то ли до расстрела.
Отрицание пятое
«Шагай вперед, смелее топай,
Да после нас — хоть два потопа!».
1.
Уже не два колеса Отрицания отрицания катилось по Советскому Союзу. Уже раздробились они на множество мелких колесиков, потому что каждая республика,
каждая область, каждый район стремились заслужить одобрение властей дикой самостоятельностью. Так было повсеместно, но приведем всего один пример, известный всему миру.
Катынь.
В Великую Отечественную войну отрицалось существование целых народов, когда горцев ссылали в голые степи, а степняков — в безлюдье северных тундр и тайгу. Поголовно выселены были немцы Поволжья и крымские татары, чеченцы и кабардинцы, калмыки и балкарцы, турки-месхетинцы, греки Причерноморья, и несть им числа. И никто этого страшного числа не знает и до сей поры, ибо имя им — легион.
А многочисленные Комиссии тем временем продолжали свою деятельность. В том числе и Комиссия по розыску таинственного особо уполномоченного ЧК Павла Берестова. Без всякого, правда, успеха.
Но уже готовилась новая гекатомба. На сей раз облаченная в командную форму начальствующего состава. Вопрос был предрешен, но от видимости хоть какого-то суда отказаться так и не решились. Хотя бы для общественности если не своей собственной, то — иностранной. Так, для порядка.
И Лубянка занялась поисками любых компрометирующих материалов среди высшего руководства армией. Создали еще одну Комиссию, но ей искать было куда проще. По списку высшего командного состава.
И по этому списку Комиссия очень быстро вышла на комдива Владимира Николаева. Однако он служил на Дальнем Востоке, который приказано было пока не трогать: японцы рядом. Но супруга этого Николаева Наталья Николаева числилась в лагере. И туда немедленно выехал следователь Лубянки.
Допрос, к огорчению следователя, ничего не дал: супруга комдива рассказывала о его преданности, доблести и орденах. Но следователь был настойчив, выяснил, что девичья фамилия заключенной Вересковская, и что из всей родни она знает только младшего брата Павла. Он ей написал письмо, подписанное Павлом Берестовым, сообщил, что служит в Чека и обещал посодействовать ее освобождению по своим каналам. Правда, обратного адреса на письме не было, но Наталья полагала, что Павел, как человек общительный, вполне мог переписываться с кем-либо из села Вересковка.
Это ничего не давало для раскручивания «Дела» против комдива Владимира Николаева. Зато чуть прояснило ситуацию для следователей из Комиссии по розыску особо уполномоченного Павла Берестова. И тут же опытнейшие следопыты с Лубянки были направлены в село Вересковку.
Только никакого села там не оказалось. Возможно специалисты по розыску и умели брать след, но как раз следа-то там и не было. И села-то с этим названием там отродясь не существовало (Наталья называла так Хлопово по детской привычке), да и город разросся, поглотив соседние деревни.
Тогда доложили по команде, оттуда сведения поступили в другую команду, которая, поковырявшись в бумагах, разыскала сосланную на три года заведующую фельдшерским пунктом Анастасию Вересковскую. Это был слабый отпечаток утерянного следа, но в лагерь, где она содержалась, все же выехал некий представитель Органов.
Представившись и успокоив несколько растерянную Настю, представитель сказал:
— Я потревожил вас с единственной целью уточнить состав вашей семьи. Точнее — семьи Вересковских. Мы намерены учесть потери перед переписью населения. Чисто статистические данные.
— У нас была большая семья, — Настя вздохнула. — Два брата, три сестры, отец с матерью. Из сестер, кажется, я осталась одна. Мама умерла, отец, вероятно, тоже. А братья… Про старшего, Александра, ничего не знаю, а младший — Павел, мне несколько раз писал. Правда, в первом письме он подписался Павлом Берестовым, сказав, что это — служебный псевдоним. Но это, как он выразился, для служебного пользования, он по-прежнему считает себя Вересковским.
Этот разговор ничего не дал для хотя бы намеков о комдиве Николаеве. Но Комиссии по поискам особо уполномоченного Берестова придал известный импульс ради продолжения работы.
И вновь завертелась обильная секретная переписка. Снова и снова всплывали географические точки активной деятельности особо уполномоченного Берестова. Станция Просечная, телеграммы по различным
