человека, которому можно предложить погадать?
Поезд с грохотом проскочил станцию «Арсенал», закрытую после войны для пассажиров; «Арсенал» и война должны идти в паре, но разбираться, почему станцию закрыли, имеет смысла не больше, чем пытаться понять, с какой стати взгляд девушки прикован ко мне. Состав вылетел из-под земли перед самой набережной Рапе, промчался по надземной эстакаде, идущей параллельно мосту Моран, что перекинут через последний шлюз канала Сен-Мартен, затормозил у серых, сырых стен, нескольких человек выплюнул, нескольких заглотнул, раздалось хлопанье дверей, и после короткого свистка мы снова тронулись. Еще несколько метров под землей, чтобы пройти под мостом Аустерлиц, и вот состав вновь выскочил на поверхность, обогнул по дуге кирпичные здания Института судебно-медицинской экспертизы, которые из-за одного только названия навевают мрачные мысли, хотя с виду столь же элегантны и жизнерадостны, как и знаменитый доктор Поль, великий жрец этого заведения, и загрохотал по металлическому виадуку через Сену.
Держа в одной руке трубку, а в другой кисет, я созерцал пейзаж за окном, продолжая чувствовать на себе взгляд молоденькой цыганки.
Вода в реке была свинцового цвета. Над ней поднимался робкий туман, но, надо думать, он скоро осмелеет. У пристани Аустерлиц было пришвартовано грузовое судно под британским флагом, и съежившиеся матросы что-то делали на палубе под противной мелкой моросью, которая продолжала сыпаться с низкого неба. Чуть дальше, у моста Берси, скелетоподобный кран поворачивался на своей платформе, точь-в-точь как манекен, демонстрирующий новое платье.
Я как раз закончил набивать трубку, когда в поле моего зрения на туманном фоне уходящих вдаль рельсов Орлеанской дороги возникли гигантские иксообразные формы, служащие на Аустерлицком вокзале разделительным ограждением, и состав, шипя тормозами, остановился.
Я вышел.
Два потока промозглого, насыщенного сыростью воздуха – один от Сены, а второй от перронов железнодорожного вокзала, которые находятся ниже станции метро,– кружили валяющиеся на платформе бумажки.
Цыганка тоже вышла. Тем хуже для двух кретинов, которые, похоже, были уверены, что знают, как нравиться женщинам, но, оказывается, ехали не в Сальпетриер; теперь им придется поискать другой объект, чтобы развлечься.
По ее поведению ни за что не скажешь, будто она следит за мной. Она обогнала меня, но некоторые топтуны используют как раз такой способ. Впрочем, я вовсе не думал, что имею дело с коллегой в юбке.
Я наблюдал, как, рассекая поток пассажиров, она движется к плану метро упругой, изящной походкой танцовщицы, безразличной к интересу, который возбуждает у встречных.
Ее шерстяная юбка выступала из-под несколько коротковатого плаща и колыхалась в такт плавному и ладному покачиванию бедер, задевая удобные, очень элегантные, хотя и без каблуков, сапожки коричневой кожи.
Она встала перед картой и старательно делала вид, будто изучает ее.
Поезд отъехал. На параллельный путь подошел встречный, остановился и тоже укатил, отдавшись дрожью у меня в подошвах. В кабинете начальника станции надрывался телефон. Я раскурил трубку.
Теперь на платформе остались только мы с нею. Люди, вышедшие из встречного поезда, в большинстве своем приехали навестить больных в Сальпетриер, и им не было нужды задерживаться на станции, а служитель, который так художественно выписывает водой из лейки вензеля частично на платформе, но в основном по обуви пассажиров, еще не приступил к своим обязанностям, вероятно как раз потому, что не было народу.
Я подошел к прелестному созданию.
Она, надо полагать, не выпускала меня из виду, так как, когда между нами осталось не больше двух шагов, повернулась ко мне. Она не дала мне времени даже рот открыть и атаковала первой:
– Вы… Нестор Бюрма, да?
– Да. А вы?
– Не ходите туда,– бросила она вместо ответа.– Не ходите. Не нужно.
Ее чувственный, чуть с хрипотцой голос звучал устало и печально. В темно-карих глазах с золотистыми искорками читалась безмерная грусть, если только не затаенный страх.
– Куда не ходить? – спросил я.
– Вы же идете,– она понизила голос,– встретиться с Абелем Бенуа. Не нужно.
Ветер играл с выбившейся прядью, и та упала ей на глаза. Резким движением головы она отбросила назад копну разметавшихся черных волос. Серьги в виде сдвоенных металлических колец зазвенели, и в воздухе поплыла струя дешевых духов, которыми чуть пахнул конверт, полученный мною с двенадцатичасовой почтой.
– Не нужно?– удивился я.– Почему же?
Она с трудом сглотнула слюну. Ее шейные мышцы напряглись. Грудь поднялась, еще явственней обрисовавшись под пуловером. Шепотом, почти беззвучно она выдохнула два слова – два слова, которые я столько раз слышал с тех пор, как стал заниматься своим делом, два слова, являющиеся обычно основанием для всех моих приключений, два слова, которые я скорей угадал, чем услышал, когда она их произнесла, и которые, не знаю почему, заставил ее повторить.
– Он умер,– сказала она.
Несколько секунд я молчал.
Снизу доносились характерные звонки, которыми служащие Национальной железнодорожной компании требуют, чтобы дали дорогу их багажным тележкам.
– Вот как!– наконец произнес я.– Значит, это не был розыгрыш?
Она с упреком взглянула на меня.
– Что вы этим хотите сказать?
– Ничего. Продолжайте.
– Это все.
Я покачал головой.
– Ну нет. Вы сообщили либо слишком много, либо слишком мало. Когда он умер?
– Сегодня утром. Он хотел повидаться с вами, но не успел. Я,– она опять сглотнула,– наверное, слишком поздно бросила письмо в ящик.
Она машинально опустила руку в карман плаща, могильник срочных писем, и вытащила смятую пачку «Голуаз», но сразу же, так и не взяв сигарету, положила ее обратно. А я вспомнил, что у меня потухла трубка. Однако не стал ее раскуривать и спрятал.
– А, так письмо… это вы?
– Я.
– И если я правильно понимаю, вы следуете за мной, как только я вышел из бюро?
– Да.
– Зачем?
– Не знаю.
– Может, чтобы убедиться, отозвался ли я на ваш призыв?
– Может быть.
– М-да…
Какой-то тип поднялся по лестнице и принялся прохаживаться по платформе, украдкой поглядывая на нас.
– М-да… Итак, я сел на станции «Биржа», и все это время мы ехали вместе. Но почему же, если вы знали, что он умер, вы не сказали мне это раньше? Почему дожидались, когда я доеду до больницы?
– Не знаю.
– Не больно-то много вы знаете.
– Я знаю, что он умер.
– Он был ваш родственник?
– Друг. Старый друг. Можно сказать, приемный отец.
