произвели на нас никакого впечатления. Увидев распростертого у наших ног помкомвзвода, только что рассказывавшего о своем боевом прошлом, бойцы, как по команде, громко расхохотались. А он, стыдливо улыбаясь, стал подниматься с земли. Вдруг страшный свист и грохот взорвавшейся рядом мины уложил всех на землю. Но лишь кончили шипеть осколки, как все сразу же вскочили на ноги. Вспоминая наши судорожные броски на землю, мы показывали руками друг на друга, давясь от смеха: оказывается, и сами не такие уж храбрецы!
Война с ее кровью и смертями тогда еще не воспринималась нашим сознанием, а отсутствие опыта метало понять всю опасность происходившего. Однако долго ждать не пришлось. Кругом стали рваться мины. Мы снова распростерлись на земле. Кое-кто бросился в окопчики, но они оказались так малы… Жуткий вой летящих мин, их оглушительные разрывы, ливень свистящих и шипящих осколков и выброшенных взрывами камней, молотивших по деревьям и всему вокруг, заставляли неистово вжиматься в землю. Мое тело словно отделилось от сознания и действовало без его подсказки, инстинктивно вздрагивая и сжимаясь при каждом разрыве, свисте, ударе. Казалось, этот жуткий обстрел никогда не кончится… Наконец настала тишина, нарушаемая лишь шуршащими звуками падавших на землю осколков. На смену взрывам и вою пришел острый запах горевшего тола и земляной пыли.
Теперь уж всем нам стало не до смеха. Оглядевшись, я увидел свободный окопчик и кое-как втиснулся в него. Мелькнула мысль: 'У подножья высотки, где было особенно много разрывов, дежурил с ручным пулеметом разведчик Кольцов. Что с ним?' Не раздумывая, вскочил и побежал вниз. Оглушительный разрыв взметнул землю совсем рядом, когда я свалился на голову разведчика. На мое счастье, его окоп оказался поглубже и места хватило обоим.
Обстрел временно прекратился. Финны перенесли огонь на пограничников, и теперь сильная автоматная и минометная стрельба, разрывы мин раздавались впереди нас, где проходила граница. А по нашей высотке стелился едкий дым с резким противным запахом.
Одна из наших батарей открыла огонь. Стокилограммовые снаряды 203-миллиметровых гаубиц с шипением пронеслись над нами и разорвались где-то в районе перестрелки. К ней присоединилась вторая, третья. Вражеские минометы замолчали.
Пользуясь перерывом в обстреле, я перебежал обратно и забрался на НП. То, что увидел там, было совсем не похоже на привычную для моих глаз картину. Лес в районе границы затянуло сизовато-серым дымом. Бурые фонтаны из земли и камней, выбрасываемых при взрывах снарядов наших гаубиц, то и дело поднимались над приграничной сопкой, откуда финны вели автоматный и минометный огонь. Дом заставы горел. Выросшее над ним большое облако желтого цвета быстро двигалось в нашу сторону. 'Может, финны применили отравляющие вещества?' – подумал я и, спустившись вниз, приказал проверить и приготовить противогазы. Все напряженно ждали, что будет дальше. Бойцы зарядили винтовки, а я вытащил наган и держал его в руке…
Постепенно стрельба стихла. Облако над заставой превратилось в редкий, стелющийся по земле дым. А мы еще ждали, что вот-вот обстрел начнется снова. Внутреннее нервное напряжение, возникшее с первых минут обстрела, не проходило. Не выпуская нагана из руки, я настороженно обошел высотку и вернулся на НП. Пока меня не было, бойцы одной из батарей принесли убитого связиста-красноармейца Сузи, финна по национальности, лучшего лыжника дивизиона. На опаленное взрывом и израненное осколками лицо бойца было страшно смотреть. Задержись я на секунду, когда бежал к разведчику, и мой благой, но неразумный порыв закончился бы тем же.
За ночь на склоне высотки построили блиндаж и утром, вконец обессиленные, забрались в него, оставив на НП разведчика и связиста.
Шел девятый день войны. На Западном фронте немецко-фашистские войска, захватив Минск, продолжали стремительное наступление. Однако мы об этом тогда еще не знали.
Последняя встреча
В конце июля полк сняли с обжитого и относительно спокойного участка Северного фронта и перебросили к старой границе с буржуазной Эстонией. Не доезжая нескольких километров до Нарвы, наши эшелоны выгрузились, и дивизионы маршем двинулись на запад. По дороге обогнали несколько подразделений народного ополчения.
ОТ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО
Из вечернего сообщения 2 августа 1941 года
Судя по сводкам, уже почти вся Прибалтика была занята фашистами. Может, наш полк перебрасывали для наступления? Что-то не похоже. Кроме нас к фронту двигалось несколько батальонов ополченцев. Они шли без воинского обмундирования и вооружения, с серыми от пыли, давно небритыми лицами…
За Нарвой простояли несколько дней в лесу. А затем получили новый приказ: как можно быстрее вернуться обратно на железнодорожную станцию и срочно грузиться в эшелоны. Только после войны мы узнали, чем это было вызвано. Дело в том, что Ставкой Верховного Главнокомандования было принято решение заменить тяжелые гаубицы на более легкие и маневренные орудия. Малоподвижная тяжелая артиллерия в быстро меняющейся обстановке отступления наших войск легко могла быть захвачена противником. Ведь нашу 203-мм гаубицу тащили два трактора: отдельно – ствол, отдельно – лафет. Чтобы подготовить орудие к стрельбе или к транспортировке, уходило много времени. Скорость перевозки не превышала 6-7 километров в час. Через несколько дней наши войска в районе Нарвы оказались в окружении, однако нас там уже не было…
В первых числах августа полк выгрузился недалеко от Тихвина. Чем ближе подходили к городу, тем больше встречалось беженцев. Шли женщины, старики, дети, с узлами и просто так. Среди уныло бредущей толпы двигались повозки. Их тащили лошади, коровы, а то и люди. Зрелище было печальное, горькое.
Тихвин встретил нас едкой гарью: немецкие самолеты только что разбомбили привокзальные склады, и они еще горели. Наших зениток в городе не оказалось, и вражеские самолеты разбойничали безнаказанно.
В лесу за Тихвином разбили палаточный городок. Привели в порядок материальную часть. Помылись в теплой застойной воде старого шлюза когда-то действовавшего здесь канала. Можно бы и отдохнуть, но мы с нарастающей тревогой читали сводки с фронта: враг приближался к Ленинграду, Киеву, Одессе… Бойцы терялись в догадках: что случилось на западной границе? Почему наши войска не выстояли, не ответили ударом на удар? Газеты ссылались на внезапность нападения, а чаще просто обходили эти вопросы молчанием. Согревала надежда: вот-вот отборные гитлеровские части выдохнутся, выступит против Гитлера немецкий рабочий класс, и в войне совершится перелом:
Раза два я прошелся по окраинам старинного города с песчаными, немощенными улицами. Две или три теплых августовских недели пролетели незаметно. И вот опять эшелон…
Что мы окажемся на фронте, сомнений не было. Слишком тяжелое наступило время, чтобы думать о чем-то другом.
Куда же все-таки перебрасывают нашу часть? Командование полка, наверное, знало, но не ставило нас в известность. Бойцы внимательно следили за станциями. На второй день я догадался: эшелоны пройдут через Иваново – мой родной город! От радости не знал, что делать,- на одной из станций пересел из теплушки в кабину автомашины, стоявшей на открытой поездной платформе, и запел известную тогда всем 'Катюшу'. Впрочем, вряд ли это можно назвать пением. В детстве я никогда не пел, да и сейчас не пою. Нет ни голоса, ни слуха. В строю – после команды старшины: 'Запевай!''-только открывал и закрывал рот, пытаясь создать видимость пения, чтобы не заработать наряд вне очереди.
…Полный радостного ожидания, я перебрался обратно в теплушку и забрался на нары, где уже спали остальные бойцы. Мне было не до сна. Перед глазами стояли родные места, виделись родные лица…
В нашей семье я был третьим ребенком. По семейному преданию, отец после моего рождения недовольно сказал: 'Ну вот, опять мальчишка!' Зато потом родилась девочка – моя сестра, а первенец,