— Нет, все наяву. Позвоните сейчас милому Арсению Васильевичу и попросите его, прежде чем он отдаст пиджачок владельцу, занес бы его ненадолго к моему приятелю, видному художнику, Филиппу Пашкову.
— Для чего?
— Чтобы он этот пиджак нарисовал. Он знает, как рисовать портреты вещей, превращая их в живых. Знаменитый художник…
— Да знаю я это имя.
— У него завтра с утра полутайный прием будет. Но для Арсения Васильевича двери будут открыты…
— Он достоин этого, Валерия… Если ты хоть что-то понимаешь в игре демонов.
— Пускай. Филипп никого не боится. А такому пиджаку будет несказанно рад. Я знаю его. Расцелует и меня и пиджак. Он быстро набросает что-то вроде эскиза и так далее… А Арсению Васильевичу заплатят за модель, пиджак вернут, и в тот же день он сам сможет отдать его по назначению…
Софья Петровна внимательно посмотрела на Леру:
— Все понятно. Ради тебя соглашусь.
Лера поцеловала тетушку:
— Это будет подарок и мне и Филиппу.
— Выйди на минуту из комнаты. Я ему позвоню сейчас, но тебе не надо это слышать. А то еще можешь понять неправильно, и тебе же плохо будет.
Валерия беспрекословно вышла.
Минут через десять тетушка ласково позвала ее обратно.
— Все в порядке. Арсений Васильевич принесет пиджак точно по адресу, в два часа дня, как ты сказала.
Встреча закончилась в розовых тонах.
глава 11
У Вадима было две мечты: Алёна и Аким Иваныч. Алёна все-таки рядышком, хоть и не его, а Аким Иваныч… — если грезить, то лучше в сумасшедшем доме. Там все позволено.
И все же Вадим попытался нащупать нити, его угнетала почти мистическая беспомощность Лёни. Нити вели к Филиппу Пашкову. Ведь он не только друг и знаменитый художник, прекрасно знающий «культурную элиту» Москвы, в том числе и писательскую. Гораздо больше: он знаком с эзотерическими кругами в реальном значении этого слова. «Вот там-то мы и чокнемся бокалами с этим Аким Иванычем, — вожделенно думал Вадим. — Посмотрю я в его глаза потусторонние, и может быть, согреюсь его взглядом, как бомж бутылкой водки».
Случай удобный, как всегда, подвернулся: Филипп устраивал встречу, на которой собирался показать свои новые картины близким и понимающим. После таких встреч Филипп любил поговорить с кем-нибудь наедине…
Приглашенными оказались и Одинцовы, и, конечно, Алёна. Лёня, однако, посетить их отказался. Вадиму пришлось прихватить с собой и Алёну, и Леру. Девочки были слишком разные, но в глубине чтили друг друга.
Квартира Филиппа около площади Маяковского отличалась не столько размерами, сколько изысканной, но сдержанной красотой обстановки. Книги и картины царили в ней — это была квартира творца. Никакой наглой и тупой роскоши, но не только аура квартиры, но и каждой вещи уводили ум в некое почти блаженное состояние. В гостиной были две действительно дорогих статуэтки. Единственно, что серьезно отсутствовало — это изображение Достоевского, которое занимало многозначительное место в квартире Вадима. Не то чтобы Филипп не почитал Достоевского, он просто полагал, что последнее слово о человеке еще не сказано. И сам весьма опасался такого слова. Его жена Евгения поддерживала его в этом. «Не дай Бог на Руси появится писатель, который переплюнет Достоевского», — говорила она самой себе по ночам.
Филипп Пашков принял Вадима и его подруг ласково. Он любил Вадима, признавал его талант и искренне помогал ему, — Филиппу чужда была творческая ревность. Он добился так называемого успеха не только в России, но в душе презирал его. «Гений и Бог — все остальное крысиная возня», — в этом он был убежден. Его старый школьный приятель подхихикивал: «Но если нет гения и даже большого таланта, тогда надо искать успеха, и в этом случае он придет…»
Филиппу стукнуло тридцать девять лет. Он был элегантен, со вкусом одевался, среднего роста, немного полноват. Глаза были тайно-синие. Вадима больше всего поражали его руки — необычайно нежные, как у холодной маленькой женщины.
…В гостиной уже находились почти все приглашенные. Картины, висевшие на стене, ошеломили Леру. Вадим и Алёна отнеслись к этому более спокойно. То была серия автопортретов, начиная с младенчества и кончая… гробом. Алёна все-таки отшатнулась. «Вероятно, для своих прошлых лет Филипп использовал фотографии: тут есть и Филипп — ребенок, и подросток, и юноша, но автопортреты будущего Филиппа… брр…, а они-то как раз самые сильные».
Действительно, портрет старика, выражение его лица и глаз ошеломляло сочетанием тяжелого ума и безумия. В гробу же лицо выглядело просто смешным до того, что Алёну чуть не разобрал хохот. Казалось, что старикашка вот-вот выпрыгнет из гроба и нашалит. Алёна отошла к окну, и тут ей не удалось до конца сдержаться. Смех оказался мелко-нелепым.
Филипп подошел и обнял ее за плечи:
— Именно так, Алёнушка, именно так. Я этого хотел и ожидал. Смерть не достойна ничего, кроме смеха.
— Конечно, Филипп, — сквозь слезы проговорила Алёна, — мы будем жить после и вечно… Извини…
Но тут подскочила Женя, полненькая и крайне интеллигентная, в очках, дама лет тридцати пяти.
— Филипп, ну ради Бога, убери гроб, — чуть не взвизгнула она. — Умоляла же тебя, умоляла. Все бесполезно. Да ты пойми, ты сам накликаешь на себя смерть. Тебе это нужно? Мне — нет!
Филипп удивленно пожал плечами.
— Да, картина выразительная, но тем более, спрячь ее, спрячь!
Она чуть не рыдала. Филиппу пришлось уступить.
— Господа! — обратился он к окружающим. — Желание любимой женщины — закон. Я убираю себя в гробу. Но вы все-таки насмотрелись.
— Да, да, — залепетали окружающие.
Только хотели убрать, как в дверь позвонили, словно минуя привычный домофон.
— Кто же это? Кого несут черти? — обозлилась всегда корректная Женя, но дверь открыла.
Перед ней стоял Арсений Васильевич в штанах и рубашке, а в руках у него был…
— Я пиджак принес! — гаркнул он из прихожей так, что в гостиной вздрогнули.
Лера, опомнившись, бросилась к Филиппу и истерично стала шептать ему в ухо. Филипп не выказал никакого удивления, только благосклонно кивал головой.
Около новоприбывшего уже столпилась элитно-интеллигентная публика. Многие с бокалом шампанского. Арсений таращил глаза.
Сквозь публику, наконец, пробился Филипп с Лерой. Последняя выкрикнула:
— Я племянница Софьи Петровны!
— Я понял, — моргнув глазом, ответил Арсений.
— Арсений Васильевич, — дружески обратился к нему Филипп, — я беру этот пиджак напрокат. Приходите через три часа, только позвоните сначала в домофон, и я верну пиджак.
— Как было сказано, — повторил Арсений Васильевич и неуклюже повернулся в сторону хорошенькой девушки с бокалом шампанского.
— Дочка, дай отпить, — смирно попросил он.
