Руоффа с трудом прорвалась к Новороссийску, а танки Клейста так и не прошли через перевалы Кавказского хребта. Теперь, рассмотрев события 1942 года сквозь призму Севастопольской эпопеи, можно с уверенностью сказать, что не будь обороны Севастополя — не было бы и побед под Сталинградом, Туапсе, Новороссийском, на Кавказе. И в этом величие подвига последних защитников Севастополя.
Вновь, как и раньше, Севастополь заслонил собой Россию, принеся себя в жертву во имя общей победы. В дни первого штурма города, совпавшего по времени с тяжелейшими боями под Москвой, в гитлеровской Германии произошло событие почти не замеченное почему-то нашими историками. Именно тогда один из признанных немецких стратегов, командующий группой армии «Юг» фельдмаршал Рундштедт, в состав которой входила и штурмовавшая Севастополь 11-я армия, неожиданно для всего германского генералитета заявил о том, что необходимо начинать отвод немецких войск на исходные рубежи в Польшу. Линию Москва — Севастополь фельдмаршал считал предельной, за которой Германию ожидает неминуемый разгром. Рундштедта поддержал фельдмаршал Лееб. Гитлер ответил: «Нет!» Тогда Рундштедт предложил отвести все армии хотя бы за реку Миус, но снова услышал «нет». Вслед за этим фельдмаршал подал в отставку. Почему же столь резко выступил немецкий военачальник против осады и штурма Севастополя? Чтобы лучше понять суть происшедшего обратимся к приказу ставки Вермахта от 21 августа 1941 года. Первый пункт приказа гласил: «Главнейшей задачей до наступления зимы является не взятие Москвы, а захват Крыма, промышленных и угольных районов на Донце и лишение русских возможности получать нефть с Кавказа». Уже в октябре стало понятно, что выполнить приказ ставки не удастся, ибо на пути захватчиков встал Севастополь. Отметим, что в годы Первой мировой войны Рундштедт воевал на Восточном фронте, а в 1918 году был и в Севастополе. Кто знает, чем руководствовался гитлеровский фельдмаршал, заявляя о своем нежелании штурмовать Севастополь, только ли одними аналитическими расчетами или же какими-то неизвестными нам чувствами, вызванными невольным соприкосновением со Священным городом…
Сменивший Рундштедта на посту командующего группой армий «Юг» фельдмаршал Рейхенау, прославился, прежде всего, как садист. Участь его была закономерной. Буквально через несколько дней, после вступления в должность, он, стоя над картой севастопольских укреплений, внезапно падает и умирает от кровоизлияния в мозг…
Ну, а командовавший 11-й армией Манштейн? Случайно спасшись при налете нашего самолета, он почти в канун оставления нашими войсками Севастополя потеряет своего сына. Конец карьеры Манштейна тоже знаменателен — восемь лет тюрьмы за совершенные злодеяния. Операцию по штурму Севастополя Манштейн назвал — «Лов осетра». Увы, «осетр» в руки неудачливому рыбаку упорно не давался, и рыбалка явно затягивалась… К слову сказать, тюрьмой закончит свою карьеру и пытавшийся оборонять Севастополь от наших войск в 1944 году генерал Енеке. Этого посадят свои! Как не вспомнить здесь умерших под стенами Севастополя еще в Крымскую войну главнокомандующих: французскими войсками — маршала Сент-Арно и английскими — лорда Раглана. В этом я не вижу ничего удивительного, Священный город посягательств никому не прощал и не прощает.
Понимая особое духовное и стратегическое назначение Севастополя, гитлеровцы даже придумали ему свое новое название — Готенбург, то есть «Город готов». Готенбургу предстояло по их замыслу стать столицей Крыма, которому теперь надлежало именоваться Готенландией. В отличии от всех временно оккупированных областей России, Готенландии предстояло стать территорией непосредственно Третьего Рейха, без каких-либо протекторатов и генерал-губернаторств. Заселяться он должен был только чистокровными немцами. Жители же Крыма и Севастополя (в том числе и татары, столь радостно встречавшие захватчиков!) подлежали поголовному истреблению или выселению. От Гамбурга до Готенбурга планировалось скоростное трансевропейское шоссе, рядом с которым должна была расположиться и полевая Винницкая ставка Гитлера «Вервольф». В Готенбурге должен был базироваться и будущий Черноморский флот гитлеровской Германии. Так что планы фашистов в отношении Священного города были поистине грандиозны. Но к счастью все они были перечеркнуты мужеством советского солдата и матроса!
Удивительно при всем этом иное. Несмотря на официальное переименование Севастополя в Готенбург, сами же немцы даже в официальных документах почему-то упорно продолжали именовать город — Севастополем. Как это объяснить? Возможно, что это происходило в силу сложившейся привычки, или известного прусского самолюбия. Ведь что такое Готенбург не знал никто, зато Севастополь был известен всему миру! Но, может быть, дело здесь вовсе не в этом? Может быть, сам Священный город отторгнул от себя чуждое ему имя, и оккупанты просто побоялись осквернить эту необыкновенную землю своим враждебным ей Готебургом. Увы, это их не спасло. Пришло время, когда они были в несколько дней вышвырнуты с севастопольской земли, испытав не себе то, что некогда готовили другим. Священный город отомстил им за кровь и слезы своих защитников сполна. И совсем не случайно последних гитлеровцев добивали именно на мысе Херсонес, где два года до этого сражались последние защитники Севастополя, погибая, но не сдаваясь… Все вернулось на круги своя и посеявшие ветер, пожали бурю, ибо Священный город всегда и во всем оставлял последнее слово за собой.
…В нашей семье навсегда осталась память о страшном июле 1942 года. На обочинах дорог валялись раненые и убитые. Умирающие умоляли проходящих, добить их. Над степью стоял смрад разлагающихся от жара тел. Всюду царила смерть. А где-то невдалеке гремел несмолкаемый бой, там отбивались от наседавшего врага последние отряды прикрытия, те, кому не оставалось шанса даже на плен.
Дед Степан забежал домой изможденный в выцветшей и просоленной от пота гимнастерке.
— Собирай детей! — прокричал с порога бабушке. — Уходим на Херсонес! Там подходят транспорта! Будем эвакуироваться!
— Нет, — сказала бабушка, не раз видевшая своими глазами, как прямо у берега тонули суда со страшно кричащими беженцами. — Мы никуда не поедем! Посмотри, что твориться на море!
— Ну что ж, — помолчав, сказал дед. — Остаемся дома. Будь, что будет!
Деда Степана схватили прямо во дворе. Ворвавшиеся в дом немцы расстреляли автоматной очередью, бросившуюся было на них, собаку. Мама, тогда еще шестилетняя девочка, запомнила, что выглядели немцы так, как запечатлела их история: с засученными рукавами и автоматами у живота, с гортанными воплями и дикой злобой ко всему живому… Под крики бабушки дедушку долго били прикладами, вымещая свой долгий страх, а затем погнали куда-то под дулами автоматов. Впереди у деда Степана был плен и концентрационный лагерь… Ему удалось уцелеть в этом аду. Позднее он сотрудничал с партизанами, а после освобождения Крыма ушел с армией на запад, дошел пулеметчиком до Вены и вернулся домой только после победы. Потом до конца своих дней работал боцманом, много плавал.
Сейчас, читая многочисленные «откровения» о той войне, может сложиться впечатления, что всех, кто побывал в фашистском плену, неминуемо ждал последующий лагерь уже на своей земле. Это ложь! В этом я убедился на примере своего родного деда. Никто и никогда не собирался упечь его за решетку, никто и никогда не таскал его ни в какие НКВД и КГБ. Доблесть защитников Севастополя была столь очевидной, что их никто и никогда не преследовал.
Дед Степан умер ровно в шестьдесят, едва выйдя на пенсию. За какой-то месяц сгорел от саркомы. Дедушку я помню смутно, помню, как летом катал он меня на ялике по бухте, как вечерами мы ходили с ним в соседний двор, где он забивал «козла» с такими же старыми моряками. А я, тихо сидя в углу, слушал их нескончаемые разговоры о войне.
Многим больше деда Степана прожил его младший брат дед Витя. Во время севастопольской обороны он был снайпером в знаменитой 25-й Чапаевской дивизии. Помню, что еще мальчишкой я все допытывался у него: «Дед Вить, сколько фашистов ты убил?» На это дед Витя всегда задумывался, а потом отвечал: «Четверых, так это уж точно, а больше не знаю. Они же в свои окопы падали, поди выясни!» Деда Витю спасла бабушка. Он каким-то чудом сумел раненым приползти в наш дом. Везде уже хозяйничали немцы. В его ранах копошились черви, и бабушка вычищала их как могла. А через несколько дней фашисты схватили и деда Витю.
Из воспоминаний деда Вити: «Немцы, когда ворвались в Севастополь, были злы страшно. Расстреливали направо налево. Почему — понятно! Им от нас тоже досталось хорошо! Затем, когда нас уже пленными гнали, они смеялись: „Дураки вы Иваны! Вам надо было еще два дня продержаться. Нам уже приказ дали: два дня штурм, а затем, если не получиться, делать такую же осаду как в Ленинграде!“ А куда было нам держаться! Все начальство нас бросило и бежало. Не правда, что у нас мало было боеприпасов, все у нас было. Командиров не было. Если б начальники не разбежались, мы бы города не сдали…»
