вспышки протеста, случалось — бунта. За это бывал и руган, и бит, но, кажется, так и не смирен.
И все-таки наша семья не была совсем рутинной: отец никогда не обижал и тем более не унижал маму. Или еще: денежку в доме у нас очень любили, цену копеечке знали, но жадность осуждалась искренне и весьма решительно.
Когда позвонили в дверь, дома никого не было. Я фокстерьером промчался по коридору и спросил, как меня учили:
— Кто там?
— Подайте Христа ради… — Это было что-то непонятное.
— Чего?
— Копеечку или хлебушка кусочек подайте…
Несмотря на запрет открывать незнакомым, скорее всего, из любопытства я открыл дверь и увидел очень старого, совсем седого и морщинистого человека в лохмотьях. Он смотрел на меня странными невидящими глазами филина — большими и испуганными.
С таким дедушкой я еще никогда не встречался. Как поступить?
— Сейчас! — выкрикнул я и полетел в комнаты. Копеечки у меня не было. Есть ли хлеб в буфете, я не знал. Сунулся — не оказалось. На потемневшей деревянной хлебнице, хранившейся в семье, наверное, со времен наполеоновского нашествия на Москву, валялась, не считая крошек, только смятая бумажная салфетка.
Растерянно оглядел комнату, увидел сложенный на стуле серый отцовский костюм. Сразу вспомнил вчерашний разговор родителей.
— Давно пора его выбросить, — говорила мама, — шесть лет носишь. В хвост и гриву, можно сказать, не снимая…
— Для работы — еще вполне. Отдай в чистку. Поживет! Слово отца — закон. Костюм дожидался чистки. Но мама сказала: только выбросить! Давно пора. Я это слышал собственными ушами. Не задумываясь над последствиями, я схватил отцовский костюм, рысью протрусил по коридору и отдал терпеливо дожидавшемуся под дверью нищему.
— Спаси Христос! — сказал дедушка. — Заругают тебя, ангел… Это было непонятно, странно и даже смешно: я — ангел?! За самовольство мне, конечно, влетело. Но на этот раз обошлось без особых нравоучений. Пожалуй, выпороли меня скорее для порядка, символически: щедрость, как я сказал, в нашей семье поощрялась.
Образование должно быть радостным. Увы, мой недолгий путь в науку отмечен слезами и резко отрицательными эмоциями. Учись, учись, учись — повторяли родители. И параллельно:
«Врешь, а ну покажи дневник… дай тетрадь — проверю!.. Скажи честно…» И еще прибавляли, всегда и не по одному разу: «Лентяй, бездарь, балда, осел, дубина…»
А спас меня случай, ну, может, не совсем случай — везение. В нашей нелепой общей квартире поселился человек, которого мы считали не вполне нормальным. Между собой называли его Инженер. Почему, не знаю. Работал он ночным сторожем, на подхвате в овощном магазине, объясняя при этом, что ему нужно свободное время для изобретательской деятельности.
Было у него на самом деле высшее образование или нет, понятия не имею. А вот странности, безусловно, были. По утрам, например, он имел обыкновение расхаживать по квартире в одних трусах и босиком. Ему пытались пояснить — это-де неприлично, неуважительно к окружающим…
— А почему? — спрашивал он. — Предположим, мы встречаемся на пляже. И трусы на мне те самые, что сейчас, и галстука тоже нет. Ничего? Выходит, чепуха все! Условности…
Что он изобретал, наш странный сосед, не знаю, но, как мне кажется теперь, он был одержим идеей бесколесного транспорта. Говорил: природа колеса не знает! Сегодня такие слова вовсе не кажутся безумными, как и сама идея. Но тогда, в докосмическое время, телега без колес абсолютному большинству людей представлялась полнейшей несусветностью.
Так вот, этому человеку я многим, очень многим обязан. А началось с пустяка.
Изгнанный на кухню, я мыкался из уголка в уголок и очень жалел себя. Едва не ревел от жалости к себе. Почему? Я пытался наточить ножницы, а они… перестали резать. Мне было сказано:
«Безрукий негодяй, Колька, теперь ты еще и ножницы испортил! Что ни возьмешь — коту под хвост! Кто тебя просил хватать эти ножницы? С первой мировой войны резали… Нет! Ему, видите ли, надо точить… Разгильдяй, все равно чем заниматься, лишь бы не уроками… Уши оторвать надо… Балбес! Пошел вон, убирайся с глаз!» Так я оказался на кухне.
И тут вышел из своей комнаты сосед. Инженер долго мыл руки над раковиной, мыл, словно хирург, жесткой щеткой. Неожиданно, не оборачиваясь, он спросил:
— А причина в чем?
— Ножницы, — почему-то поняв его, ответил я и показал пальцами, как они резали, а теперь не режут.
Он взял из моих рук злополучные ножницы, пощелкал, провел пальцем по лезвию и хмыкнул:
— Угол не того.
— Чего?
— Угол заточки, говорю, не тот. Нормативно — семьдесят два градуса надо… — И повел меня в свою холостяцкую берлогу, где и научил точить ножницы.
Говорил он много, нескладно, но… как ни странно, удивительно дельно.
— Спроси — почему? Пойми, потом работай. Ясно?.. Не знаешь — узнай… Нет — у кого… мозгуй сам, пробуй. Не вышло — почему? Думай! Картошку чистить просто, а пол мыть, а дрова колоть, а лапти плести? Когда умеешь — просто, а нет — не дай бог!..
После истории с ножницами я стал заходить к соседу довольно часто. Он многому научил меня, а главное, прочно заложил в мальчишескую голову убеждение: человек может все. Понять. Узнать. Решить.
Может — сам.
Для этого что надо? Очень захотеть — раз, четко определить, чего добиваться — два, ну и не болтать, а… действовать.
Я взрослел, а сосед вроде и не старился; отношения наши шли на сближение, понимание росло. Много раз он помогал мне решать задачи по математике, случалось — и по физике…
Мое доверие к этому человеку сделалось почти безграничным. Подумаешь, со странностями. У всех — странности…
— Хочу в авиацию, — признался я Инженеру. Никому не говорил, а ему вот сказал. — Авиация — это такое дело…
— Форма нравится? — неприятно ощерившись, спросил Инженер. — Девушки летчиков любят…
Конечно, я разозлился, но, пропустив мимо ушей замечание о девушках, высказался с напором:
— А что, плохая форма?! Нравится! — Выдержал паузу. — И не только форма… Где еще такое сочетание умственных и физических усилий требуется, как в авиации?
— О-о-о! Это разговор! Искать гармонию — занятие! Для человека… именно. Только, только не очертя голову надо. Ухватываешь?
— Почему же очертя голову? — спросил, не сообразив, что он имеет в виду.
— В военно-авиационное училище метишь?
— Понятно.
— А если в аэроклуб? Сначала! Для пробы, понюхать гармонию, проверить взаимность…
— Проверить что?
— Ты в авиацию хочешь, а она тебя желает? Может и не признать. Способности есть? Летный талант? Знаешь? Я не знаю… И никто не знает… Методом проб и ошибок осваиваем жизнь. А цена? Соображать надо: рубль вложил — два взял!
Иначе какой смысл?..
И он убедил меня. Надо начинать с аэроклуба. Когда позже я уже собирался нести заявление, сосед сказал посмеиваясь:
— Ну-ну, желаю тебе… отравиться.
— То есть как это?
