«Поверишь ли, Христина, эти проклятые волки все-таки вырыли тело моего бедного мальчика и сожрали его так, что теперь от него остались одни только кости!» — сказал он жене.
«В самом деле?» — отозвалась мачеха.
Но Марчелла при этом взглянула на меня так, что я сразу понял, что у нее просилось на язык.
«Отец, у нас под окном каждую ночь воет волк!» — сказал я.
«Отчего же ты не сказал мне, мальчуган? Следующий раз разбуди меня, как только услышишь».
При этом мачеха отвернулась, но я успел заметить, что глаза ее сверкнули недобрым огнем, и она злобно заскрипела зубами.
Отец же снова вышел, снова закопал последние останки нашего братца и снова завалил могилу громадной грудой камней.
Между тем подошла весна; снег стаял, и нам позволено было уходить из дома и бродить по лесу. Я ни на минуту не отходил от своей сестренки, боясь оставить ее с мачехой, которая, по-видимому, находила особое удовольствие обижать и мучить девочку. Отец работал теперь на поле и я помогал ему, а Марчелла сидела тут же где-нибудь подле нас в то время, как мачеха одна управлялась в доме. Надо сказать, что с наступлением весны мачеха стала все реже и реже уходить по ночам, а затем и вовсе перестала, и с тех пор, как я сказал отцу о волке, волк ни разу более не выл у нас под окном. Однажды, когда оба мы с отцом работали на поле, а Марчелла была тут же подле нас, пришла мачеха и сказала, что ей надо идти в лес собирать сучья, а Марчелла должна пойти в дом присмотреть за обедом, который уже готовится на огне. Марчелла пошла в дом, а мачеха в лес.
Прошло около часа времени, как вдруг мы услышали страшные крики; я бросил свой заступ и со всех ног кинулся к хижине. Отец бежал следом за мной, но не успели мы добежать до дверей, как из них стремительно выскочил громадный седой волк и мгновенно скрылся в чаще леса. У нас не было никакого оружия при себе, и потому мы прежде всего бросились в хижину, где увидели на полу истекающую кровью, умирающую Марчеллу; она успела только одну секунду ласково взглянуть на нас, когда мы оба, стоя на коленях, в безумном ужасе и отчаянии склонились над ней, затем чудные глаза се сомкнулись навеки.
В этот момент вернулась и мачеха; она отнеслась сочувственно к случившемуся несчастью, но, по- видимому, вид крови и ужасное зрелище растерзанного волком тела девочки не вызывали в ней ни страха, ни ужаса, как у других женщин.
Я думал, что отец никогда не оправится после этого второго страшного удара; он страшно убивался над трупом несчастной девочки и долгое время не хотел предавать ее земле, несмотря на настоятельные просьбы мачехи. Наконец, он решился и схоронил маленькую Марчеллу подле нашего братца, погибшего такой же ужасной смертью. На этот раз отец сделал все, чтобы волки не могли разрыть ее могилы.
Я не мог отделаться от мысли, что и в смерти Марчеллы точно так же, как и в смерти брата, была повинна моя мачеха, по, конечно, не мог сказать, как все это было. Но я был настолько уверен, что сердце мое преисполнилось ненавистью и жаждой мести по отношению к этой женщине. На другую ночь после того, как отец схоронил Марчеллу, я увидел, что мачеха моя опять встала и вышла за дверь. Я тотчас же оделся и, приотворив дверь, стал смотреть в щель. Луна светила ярко, и я мог видеть то место, где были схоронены друг подле друга мой брат и сестра. Каков же был мой ужас и отвращение, когда я вдруг увидел свою мачеху, поспешно сбрасывающую тяжелые камни, которыми отец завалил могилу сестренки, и роющую руками землю, чтобы разрыть могилу!
Она была в белой ночной сорочке, и свет месяца падал прямо на нее. Я не сразу пришел в себя и не сразу сообразил, что мне следует делать; затем я увидел, что она уже отрыла самый труп; тогда я бросился к отцу и разбудил его.
«Вставай, отец, и бери свое ружье!» — крикнул я ему.
«Что? Волки? Опять эти проклятые волки!» — и он разом соскочил с постели, оделся в одну минуту и с ружьем в руке побежал к двери.
Можно себе представить его ужас, его отвращение, когда он увидел у раскрытой могилы дочери не волка, а свою собственную жену, в ночной сорочке, которая отрывала от трупа ребенка громадные куски мяса и с жадностью пожирала их. Она была до того поглощена своим делом, что не слышала нашего приближения. Отец остановился, как громом пораженный, и выронил ружье из руки. Дыхание его то порывисто вырывалось из груди, то совсем замирало; я подобрал ружье и вложил его ему в руку. Вдруг он вскипел злобой, проворно вскинул ружье и выстрелил. С громким криком несчастная рухнула лицом вниз; одновременно с ней отец всплеснул руками и упал, как подкошенный, лишившись чувств.
Я остался подле него, пока он не пришел в себя. Когда он поднялся на ноги, мы вместе подошли к могиле, но здесь вместо трупа мачехи, увидели убитую белую волчицу.
«Белый волк! — воскликнул отец. — Тот самый, что завел меня тогда на поляну! О, теперь я все понимаю!.. Я связался с нечистью Гарцких гор!»
Затем он долго стоял в глубокой задумчивости и молчании, потом бережно приподнял тело бедной девочки, положил его обратно в могилу и стал зарывать, предварительно пнув гневно каблуком голову убитого животного. Покончив с этим делом, он вернулся в хижину, запер за собой дверь и кинулся на постель лицом вниз.
Рано поутру мы оба были разбужены громким стуком в дверь.
«Где моя дочь? — крикнул ворвавшийся охотник Вильфред. — Слышишь ли, я тебя спрашиваю, где моя дочь?»
«Вероятно там, где таким, как она, и нужно быть — в аду! — отвечал отец. — Уходи вон отсюда, не то и тебе будет то же!»
— Ха! Ха! — засмеялся дьявольским смехом охотник. — Уж не собираешься ли ты, жалкий смертный, угрожать мне, могучему духу гор!
«Прочь отсюда, сатана! Я не боюсь ни тебя, ни твоей дьявольской силы!»
«Но ты испытаешь ее на себе; вспомни только свою клятву — никогда не подымать руки на нее!»
«На женщину — да, но не на оборотня! С нечистью я никогда не заключал договора».
«Ты его заключал, и ты нарушил его, и духи гор отомстят тебе, и дети твои погибнут от коршуна, волка и других зверей лестных… Ха! Ха!..»
«Вон отсюда! — закричал отец и, обезумев от бешенства, схватил топор и занес его над головой охотника Вильфреда. Но топор, пройдя через все это тело, как бы рассек воздух, и отец, потеряв равновесие, грузно упал на порог хижины, тогда как Вильфред стоял цел и невредим».
«Глупый смертный, для тебя было бы благом, если бы я захотел убить тебя! Но твое наказание в том, что ты будешь жить!» — с этими словами дух исчез.
Мой отец поднялся на ноги, нежно обнял меня, и мы оба опустились на колени и долго молились.
На следующее утро мы забрали самые необходимые свои пожитки и навсегда покинули свою хижину.
Мы направились с ним в Голландию, куда и прибыли без всяких злоключений. У отца были кое-какие сбережения, но мы едва успели прибыть в Амстердам, как отец заболел и вскоре умер. Меня добрые люди поместили сперва в приют, затем стали посылать в школу и, наконец, сдали юнгой на корабль. Теперь вы знаете всю мою историю, и теперь остается только узнать, придется ли и мне расплачиваться за клятву, данную моим отцом… мне думается, да! — закончил Кранц свою повесть.
На двадцать второй день плавания наши друзья увидели высокий южный берег Суматры, но так как не было судов в виду, то они решили дойти проливом до Пуло-Пенанга, до которого они рассчитывали добраться дней через шесть-семь. Все шло благополучно; только с того времени, как Кранц поверил Филиппу печальную историю его семьи, как будто какое-то облако печали легло на него; он стал молчалив и несообщителен.
— Здоровы ли вы, Кранц? — встревожился Филипп.
— Я здоров и телом, и душой, но меня томит тяжелое предчувствие, что мне уже не долго быть с вами. И вот я хочу просить вас взять все золото, какое я имею при себе, и спрятать его в ваш пояс, мне оно не понадобится, а вам может пригодиться! Мне смерть не страшна, я достаточно пожил…
Филипп стал было успокаивать его, но безуспешно; он принужден был взять деньги.
В это время, держась близко к берегу, они вскоре увидели довольно широкий поток, каскадом падавший с гор и бегущий в море через высокие джунгли.
Наши приятели вошли в устье этого потока и постарались продвинуться как можно дальше, полагая, что
