— Да, сеньор.

— Не лгите.

— Клянусь предками.

— Но вы ведь уже давно с ней знакомы.

— Да что вы! И двух месяцев не прошло, как я в пер­вый раз ей туфли почистил, сам не знаю, сеньор, как все произошло... Ладно, я пошел.

— Останьтесь...

Чистильщик опускает голову на грудь и вздыхает так тяжко, словно его сердце разрывается от боли.

— Господи ты боже мой!

— Где вы работаете?

— На Рамбле.

— Как вы познакомились?

— В баре отеля «Манила». По вечерам я там часто бываю. Не наказывайте сеньору слишком строго и раз­решите мне уйти...

— Спокойно. Я сам уйду.

Однако ни один из нас не трогается с места. Уходит Норма, и к тому же навсегда. Она выходит из ванной комнаты холодная и спокойная, на ней облегающая серая юбка и синий свитер с высоким воротом. При­глаживая на ходу волосы и не глядя ни на кого из нас, она берет с ночного столика свои очки с толстыми стеклами, надевает их, затем достает из шкафа кожаную куртку и маленький зонтик, выходит из спальни и исчезает, громко хлопнув входной дверью.

По сей день во мне живо эхо того удара. По сей день я не могу сбросить с себя оцепенение. Передо мной коллекция башмаков, — Норма обожала покупать мне туфли, самые лучшие, — сейчас они весело глядят на меня, такие сияющие, такие невинные, чопорно выст­роенные по парам.

Взяв одну туфлю, чистильщик бережно полирует ее щеткой.

— У вас очень элегантная обувь, сеньор.

— Наверное, вы спрашиваете себя, — говорю я, не обращая на него внимания и не отводя глаз от двери, за которой исчезла Норма, — как женщина ее класса могла выйти замуж за такого дона Пустое Место, как я...

— Что вы, сеньор, я ничего такого не думал...

— Я сам иногда задаю себе этот вопрос.

— Знаете, каждому свое. Я вот уже целый час не мо­гу уйти отсюда.

— Не уходите... Я расскажу вам кое-что про меня и эту сеньору, которая только что ушла. Про Норму Валенти. Мы познакомились четыре года назад. Мне бы­ло тридцать семь, ей двадцать три. То, что мы сошлись, было чудом.

Я рос в верхней части улицы Верди, — объясняю я чистильщику, — среди оборванцев, которые понятия не имели, что такое школа, и целыми днями болтались по улицам Итардо и парку Поэль. Это были мрачные послевоенные годы. Норма была единственной доче­рью покойного Виктора Валенти, фабриканта кожа­ных изделий. В сороковые годы его дела резко пошли в гору он заключил выгодный контракт с армией. Девушка росла в батисте и кружевах в сказочном особня­ке в Гинардо, который стоял в громадном парке, с ро­дителями и двумя тетками, старыми девами. Когда ей было пятнадцать, ее родители погибли в нелепой ава­рии на горе Монсеррат. Они остановили машину на склоне и, не выходя из нее, любовались пейзажем. Они смотрели на Каваль-Бернат, а машина меж тем медлен­но, так, что они и не заметили, съезжала назад и упала со святой горы...

Дело перешло в руки дяди Луиса, брата дона Викто­ра, и со временем Норма должна была унаследовать баснословные доходы, о которых я мог только меч­тать. И, как видите, домечтался...

— Мечтать-то оно хорошо, да только голову нельзя терять, — рассудительно заметил чистильщик Хотите узнать, что за счастливый случай столк­нул вместе и заставил полюбить друг друга богатую де­вушку и оборванца, сына жалкой алкоголички, бывшей оперной певицы, и Мага Фу-Цзы, нищего артиста варь­ете? Сейчас расскажу.

Мы познакомились в центре «Друзья ЮНЕСКО» на улице Фонтанелла во время голодовки против режима Франко, организованной группой адвокатов и левой интеллигенцией. Я туда попал случайно... Стоял де­кабрь семидесятого года. Меня в то время интересова­ла фотография, и я часто ходил на всякие выставки. Однажды вечером, выйдя из кино, я зашел в центр «Друзья ЮНЕСКО», чтобы посмотреть фотографии, развешанные в вестибюле. Дело было перед закрыти­ем, и внизу собралось человек двадцать, они оживлен­но болтали, не обращая на фотографии ни малейшего внимания. Я сразу понял, что пришли они туда не за этим. Никто не расходился, и я не заметил, как двери закрылись и мы оказались запертыми внутри: началась голодовка против процесса в Бургосе, на котором бы­ло вынесено девять смертных приговоров. Разумеется, все, кто собрались внизу, об этом знали — все, кроме меня. Помимо адвокатов, было несколько студентов, врачи, какой-то писатель и журналист. Ими командо­вала энергичная зеленоглазая дама-адвокат. Никто ме­ня не замечал; многие здесь не были знакомы и потому думали, что я один из них, так что лишних вопросов мне не задавали. Их целью было прийти сюда в услов­ленный час и, когда начнут закрывать двери, отказать­ся выйти наружу и остаться в вестибюле. Я сообразил, что к чему, подслушав обрывки разговоров и, главное, поговорив с одной молоденькой студенткой, которая спросила меня, кто я такой. Это была Норма. Я сказал, что представляю один каталонский театральный кол­лектив, известный своими антифранкистскими наст­роениями. Норма околдовала меня, и ради нее я решил примкнуть к голодовке. Это были четыре незабывае­мых дня. Мы ничего не ели, пили только чуть подсла­ щенную воду и много курили. Помню, Норма зажигала сигареты спичками из салона «Боккаччо», легендарно­го заведения на улице Монтанер, которое облюбовали прогрессисты... Нам принесли одеяла, и мы спали на полу прямо в одежде. В течение всей голодовки мы с Нормой были неразлучны. Наша группа получила под­держку подпольного комитета рабочих, нас посетило шведское телевидение. С первой же ночи Норма спала рядом со мной. На рассвете последнего, четвертого дня, когда полиция взламывала дверь, чтобы вытащить нас наружу, моя рука была под одеялом Нормы, между ее ног. Никогда не забуду теплый шелк, мешавший мне продвигаться дальше, и смесь наслаждения и страха в глазах Нормы, когда замок был взломан и франкист­ская полиция ворвалась в вестибюль... Нас всех пово­локли в участок, и мы с Нормой крепко держались за руки.

— Чудесный рассказ, сеньор, да...

— Она изучала каталонскую филологию в универ­ситете и была романтичной современной девушкой, — продолжаю я добивать и без того уже совершенно уничтоженного чистильщика. — Не спрашивайте, как она смогла полюбить меня, как вообще произошло это чудо. Вы, вероятно, подумаете — как подумали в свое время ее тетки и друзья, — что я женился из-за денег. Но сам я в этом совсем не уверен, судя по тому, как я вел себя потом... У Хуана Мареса печальная история, дру­жище. Это история человека, который в тридцать семь лет стал альфонсом, а потом так и не смог встать на но­ги. Я был альфонсом, сам того не желая...

— Но душа-то у вас добрая...

— Несколько месяцев мы прожили с двумя стары­ми девами, тетками Нормы, на Вилле Валенти, в вол­шебном особняке в Гинардо. Всю жизнь меня притя­гивали его крыши, отливающие золотом, и безмя­ тежный пруд с зеленоватой водой. А потом, следуя современной моде, Норма приобрела квартиру на улице Вальден, в некогда популярном здании архи­тектора Бофилла[2], в районе Сант-Жуст, там, где мы с вами, собственно, и находимся, сидя на заваленной башмаками кровати...

— Ради бога, хватит...

Он откладывает туфли, поднимается, собирает в коробку щетки и тюбики с кремом и смотрит на меня, сжимая банку с гуталином в руках, и терпеливо ждет, когда я закончу рассказ.

— Работы у меня не было, — безжалостно продол­жаю я. — А раз нужда не заставляла меня зарабатывать на хлеб, я быстро оставил попытки что-нибудь подыс­кать. До знакомства с Нормой я служил в старинной лавчонке в готическом квартале, где продавал шляпы и перчатки, а иногда участвовал в любительских поста­новках в Грасии. К тому времени моя мать умерла, дру­гих родственников у меня не было (отец, фокусник, ушел из дома, когда мне было двенадцать), и я жил с од­ной неудавшейся актрисой в ее темной квартирке на улице Трех Сестер. С Нормой все сразу пошло по-дру­гому. Мы с ней были романтической, чувственной и лишенной будущего парой. Эта связь не могла длиться долго, потому что ни

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату