атласный лиф с кружевом, как и положено, с открытой спиной. Руки по локоть затянуты в алые перчатки. Теперь Мария с ног до головы была одета в цвет крови.
Ей завязали глаза белым батистовым платком, расшитым золотом, а на голову накинули покрывало, которое закрывало волосы, словно тюрбан, и оставляло открытой лишь шею. Мария прочла псалом, затем ощупью нашла колоду и положила на нее голову. Подручный палача придерживал ее, чтобы осужденная не дернулась в момент удара.
Зашуршала солома. Топор взмыл в сильных руках и описал убийственную дугу… Палач промахнулся: удар пришелся по голове, окрасив кровью белоснежное покрывало. Зрители, завороженно наблюдавшие за происходившим, невольно охнули. Топор взметнулся снова, однако опять не удалось разлучить голову с телом. С жестокой неспешностью палач нанес третий удар, перерубая мышцы монаршей шеи…
Но церемония на этом не закончилась. Палач, чье лицо было скрыто под маской, наклонился, поднял свой трофей, продемонстрировал толпе и огласил зал громким криком: «Да здравствует королева!» Всхлипы ужаса смешались с возгласами недоверия. В руках у него оказался лишь темно-рыжий парик…
Голова королевы выкатилась из-под запятнанного кровью покрывала к самому краю помоста. Из-под алых юбок выскочил испуганный карликовый пудель и бросился к луже крови, растекавшейся вокруг тела хозяйки. Лишь жалобное поскуливание нарушало зловещую тишину, повисшую в зале.
Все присутствующие застыли на месте. Глядя на крошечную блестящую голову с коротко стриженными седыми волосами, они увидели нечто, заставившее их содрогнуться от ужаса: мертвые губы все еще шевелились!
Глава 1
Голова королевы тихонько раскачивалась взад-вперед на легком ветерке. Поразительное зрелище. Шапку рыжих волос, завитых в тугие кудри, в которых поблескивали жемчужинки, венчала диадема. Узнаваемое лицо: высокий лоб, тонкий нос, полные губы. Ее царственная красота была не подвластна возрасту, и это впечатление усиливалось благодаря удивительным глазам. Темные, проницательные, они сочетали в себе властность и женственность, а при определенном освещении во взоре читался и некоторый намек на лукавство. Все, кто встречался с этим взглядом, безошибочно узнавали его обладательницу — Елизавету Первую Тюдор, королеву Англии.
Вывеска постоялого двора была расписана яркими красками. На плечевом портрете было видно, что королева одета по испанской моде: темный лиф платья, пышный воротник-раф [4], атласные рукава, богато декорированные лентами, жемчугом и драгоценными камнями. Жемчужное ожерелье сияющей волной струилось вокруг монаршей шеи, стремясь выплеснуться за пределы деревянной доски, на которой было нарисовано. Столь же роскошной была и обратная сторона вывески. Королевская власть во всем своем великолепии.
Лондон — самый большой, суетливый и шумный город в Европе, процветающая община, выросшая в изгибах Темзы и уже вырвавшаяся за городские стены, изначально очерчивавшие ее границы. Бедность и богатство, зловоние и благоухание, анархия и порядок, блеск и нищета — вот составляющие обыденной жизни города. Гордо возвышаясь над Грэйсчерч-стрит, голова королевы видела и слышала все, что происходило в любимой столице.
— Нэд, этот костюм надо подштопать.
— Да, мистер Брейсвелл.
— Пора подмести сцену, Томас.
— Уже держу метлу в руках, мистер Брейсвелл.
— Джордж, принеси-ка то барахло!
— А где оно?
— Где-где. Где-то лежит, приятель. Ну-ка быстро.
— Слушаюсь.
— Питер!
— Мы не виноваты, Николас!
— Нужно поговорить о похоронном марше.
— Нам слишком рано дали отмашку.
— Не в этом дело. Музыка не та.
Николас стоял посреди внутреннего двора «Головы королевы» и руководил приготовлениями. В полдень закончилась репетиция, вечерний спектакль уже не за горами, и это, как обычно, ввергло всю труппу в пучину паники. Пока все вокруг ссорились, ныли, судорожно заучивали трудные отрывки, в последнюю минуту что-то зашивали или просто бесцельно носились по двору, Николас сосредоточился на мелочах, которые предстояло уладить прежде, чем показать спектакль публике. Островок спокойствия в море всеобщей истерии.
— Я категорически возражаю!
— Это всего лишь репетиция, мистер Бартоломью.
— Но вы исковеркали мою пьесу!
— Уверен, во время спектакля все будет отлично.
— Мои стихи испохабили, а самую лучшую сцену вырезали!
— Ну, это не совсем так, мистер Бартоломью.
— Возмутительно!
Суфлер — важный человек в любой труппе, но в случае с «Уэстфилдскими комедиантами» он стал ключевой фигурой. Николас Брейсвелл был таким способным и изобретательным, что круг его обязанностей постоянно расширялся. Он не только суфлировал, следя за репликами по единственному полному списку пьесы, но и руководил репетициями, помогал натаскивать учеников, распределял ноты между музыкантами, умасливал рабочих сцены, давал советы по поводу костюмов и декораций и обсуждал с церемониймейстером, стоит ли ставить ту или иную пьесу.
Николас был от природы вежлив и умел искусно обходить острые углы, благодаря чему на него возложили еще одну обязанность — успокаивать разгневанных драматургов. Но более всех неистовствовал мистер Роджер Бартоломью.
— Вы слышите меня, Николас?
— Слышу, слышу.
— Безобразие!
— Вы же продали пьесу труппе.
— Это не дает «Уэстфилдским комедиантам» права портить мой текст! — завизжал Бартоломью, дрожа от негодования. — В последнем акте чаще других слышен
Николас только улыбнулся в ответ. Говорить обидные вещи в пылу ссоры — обычное дело для людей театра, и Николас просто пропустил слова Бартоломью мимо ушей, положил руку на плечо драматурга и ласково проговорил:
— Ваша пьеса великолепна, мистер Бартоломью.
— Я в курсе. Но как об этом узнают зрители?
— Вечером все будет совсем иначе. Проявите капельку терпения…
— Да я был само терпение, — возразил обиженный автор, — но больше молчать не намерен! Моя беда в том, что я ошибочно считал Лоуренса Фаэторна хорошим актером…
— Он великолепный актер, — лояльно заметил Николас. — Он держит в голове более пятидесяти ролей…
— Жаль, что там нет места для роли короля Ричарда!
— Мистер Бартоломью…
— Я немедленно должен поговорить с ним!
— Это невозможно.
— Отведите меня к нему, Николас!
