В каждом отдельном случае внимания требует не сама проблема, а путь к ней.
Книги, рассказывающие девушкам о вопросах пола, предполагают ограниченное число путей к решению этих проблем, и сухие книжные фразы обычно кажутся читательнице далекими от жизни, не имеющими отношения к ее личным затруднениям.
Человеку нужен живой голос.
Читательницы моих статей отводили душу не только в письмах. Они узнавали мой адрес и являлись со своими бедами прямо ко мне домой.
Чаще всего это были девушки, дошедшие до отчаяния; не проходило недели, чтобы какая-нибудь из них не являлась ко мне со своей бедой, надеясь, что, взмахнув некоей волшебной палочкой, я зачеркну прошлое. Увы, на свете нет такой палочки. Прежде чем вновь обрести веру в себя и в будущее, ей предстояло пройти через новые страдания.
Это относилось к девушкам, ждавшим ребенка, на которых неотвратимо надвигалось объяснение с родителями.
Меня поражал ужас, охватывавший их при одной мысли об этом.
«Они убьют меня!»
«О, вы их не знаете».
«Мать с ума сойдет».
«Они будут говорить, что я их опозорила».
Вот какие восклицания приходилось мне слышать.
Под любым предлогом девушки старались оттянуть разговор с родителями.
Если девушка была совсем уж не в силах объясниться с родителями, я сам, случалось, делал это за нее. Для разговора с родителями, я выбирал время, когда самой девушки не было дома.
Вспоминаю пригородную виллу с гортензиями на внешнем выступе окна. Дверь открыла мать. Из освещенной комнаты позади нее выскочил пес и стал обнюхивать мои башмаки, виляя хвостом в знак приветствия.
— Вам кого? — неуверенно спросила женщина, вглядываясь в мое лицо.
Я назвал свое имя и сказал, что я журналист и мне хотелось бы поговорить с ней, если она не возражает. Есть одно дело, которое мне хотелось бы обсудить с ней, и я рассчитываю на ее помощь.
— А-а! Так это вы? — протянула женщина. — Ну, конечно… Я слыхала о вас. Заходите, пожалуйста. Она улыбнулась:
— Эдит читает ваши статьи, она будет жалеть, что вы приходили без нее. А сейчас ее нет дома.
Это была полная женщина в пестром платье; на талии оно собралось складками, открыв ноги выше, чем следовало. У нее было усталое, раздраженное лицо; но сейчас, когда произошло нечто необычное, обещавшее внести разнообразие в жизнь, лицо женщины просветлело, и жесткие линии рта смягчились.
Она одернула платье и пригласила меня в дом. Я вошел в комнату, где в кресле, протянув ноги к пылающему камину, сидел мужчина, одетый в старый серый джемпер и хорошо отглаженные брюки.
Он просматривал проспект скобяных товаров. Когда я вошел, он положил проспект на пол и встал, напряженно всматриваясь в меня, стараясь угадать причину моего появления.
— Это Алан Маршалл, Джим, — представила меня жена. — Ну, знаешь… тот, что пишет те самые статьи.
— Что?.. — неуверенно произнес мужчина, он повернул голову и озадаченно поглядел на жену, ожидая дальнейших объяснений.
— Статьи… ты же слышишь — статьи! — нетерпеливо пояснила жена, с трудом сохраняя приветливую улыбку. — Которые читает Эдит. Ну, ты же знаешь.
— А! Да, да. — Мужчина вновь обернулся ко мне. — Статьи? Верно, верно! Рад познакомиться. Садитесь, пожалуйста.
Мы пожали друг другу руки. Он опустил глаза, и я догадался, что он так и не понял, кто я такой.
— Холодно, не правда ли? — сказал он. — По радио говорили, что в горах снег выпал. Видимо, зима будет холодная.
— Да, похоже на то, — сказал я.
Он заговорил о том, как опасно водить машину ночью но мокрым дорогам, и пожаловался, что нынче развелось множество неумелых водителей.
— Это все молокососы, — сказал он. — Следовало бы запретить им садиться за руль.
Жена слушала его с растущим нетерпением. Наконец она не выдержала:
— Откуда вы нас знаете, мистер Маршалл? — спросила она, подавшись вперед на стуле.
— Я знаком с вашей дочерью, — сказал я. — Она мне очень нравится. Чудесная девушка. Вы — счастливые родители.
— Мы тоже так думаем, — самодовольно улыбнулась мать. — Временами, правда, с ней бывает трудно, что и говорить. Но в наши дни все девушки такие.
— Думаю, что в юности с нами со всеми бывает нелегко, — заметил я и добавил, кивнув на фотографию в рамке, стоявшую на каминной доске: — Это ведь Эдит?
— Да, — сказала мать. — Два года назад, когда она кончала школу.
Она встала, взяла фотографию с каминной доски и, проведя рукавом по стеклу, протянула ее мне.
— Очень похоже вышла, правда?
— Да, — сказал я. — Сразу можно узнать.
Это была цветная фотография, ретушированная, сильно приукрашенная, больше похожая на портрет кинозвезды, хотя сходство с оригиналом и сохранилось. Черные, резко очерченные брови, искусно вырисованные губы, карие глаза под темными штрихами ресниц.
Я видел другое лицо, — лицо, искаженное горем, когда она сидела у меня дома, комкая в руках мокрый платочек. Но в том лице была индивидуальность; в этом, на фотографии, ее не было.
— Действительно, снимок очень искусно раскрашен, — сказал я.
— Да, она совершенно как живая! Такие фотографии значительно лучше, чем обычные черно- белые. — Женщина поставила фотографию на место и снова села.
— За ней сейчас ухаживает превосходный молодой человек. Вы знакомы с ним?
— Нет, незнаком. — Мне нужно было собраться с силами, чтобы сказать ей правду. — Только боюсь, вы ошибаетесь, он отнюдь не превосходный молодой человек. Собственно, из-за него-то я и пришел к вам. Мне очень неприятно расстраивать вас, но, видите ли, ваша дочь просила у меня совета. Дело в том, что она беременна, а этот молодой человек вовсе не собирается на ней жениться.
При этих словах муж и жена резко повернулись, ища взглядом поддержки друг у друга. У женщины вырвалось какое-то восклицание, потом она умолкла, зажав рукой рот. В широко раскрытых глазах ее застыл испуг.
Муж ее вцепился в ручки кресла и наклонился вперед, точно готовясь встать. На несколько мгновений он застыл в этой позе, затем судорожно глотнул — гнев постепенно закипал в нем.
Гнев этот, как мне показалось, был направлен не только против дочери, но и против жены. Взгляд его, устремленный на жену, говорил о многом — муж точно обвинял ее и снимал с себя всякую ответственность за случившееся.
Некоторое время они сидели так, молча, потом жена, пытаясь уйти от взгляда мужа, умилостивить его видом собственных страданий, вскочила и, колотя воздух кулаком, стала выкрикивать с отчаянием:
— Что подумают соседи? Что они скажут? Что нам делать? Что же нам делать?
— Успокойся, — оборвал муж, и так же резко обратился ко мне: — Вы в этом уверены?
— Она сама мне сказала.
— И как давно это с ней случилось?
— Она говорит, три месяца.
Женщина опять страдальчески вскрикнула, потом с внезапной яростью обрушилась на меня:
— Но почему она не сказала нам? У нас не спросила совета? Почему обратилась к вам? Она же вам чужая. Теперь все об этом узнают. Все знакомые узнают. На улице будут тыкать в меня пальцами. Что будет с нами? Об этом она подумала? Почему сразу не сказала нам? Дождалась, когда уже ничего нельзя
