Татьяна облегчённо выдохнула не без юмора:
— Сейчас всё на Нильса Бора свалят! А я что говорила? В настоящем человеке нет никакого двойника, ни тройника! В настоящем человеке бывает только один настоящий человек! Суди их, Ларионов, торжественно приказала она.
— И этот настоящий человек — Ларионов! Качать Ларионова! — призвал всех Гена.
Светлана схватила усилитель и истерически закричала:
— Не качать! Не качать! Может быть, и есть люди, у которых нет внутри двойника, но не может быть, чтобы ничего аморального не было. Пусть Ларионов всё-всё про иконы и про милицию объяснит. И ещё пусть объяснит, почему он встречался то со Стеллкой, то со Степанидой?! Пусть объяснит, тогда я поверю, что на свете есть такие люди, как Ларионов.
Ларионов рассмеялся:
— Степанида и Стеллка — это одно и то же лицо.
— Значит, она никакая не сестра? — пискнула Светлана.
— Никакая не сестра, — сказала Степанида.
— А как же это тебе удалось её так изменить в такую симпатичную сторону? — недоверчиво спросила Светлана.
— Со мной сколько раз в детской комнате милиции разговаривали и про моральный облик, и про передовую молодёжь, и про равнение на передовых… Всё мимо. Вениамин сказал мне в первый же вечер: если человек умеет делать очень хорошо что-то плохое, значит, он так же хорошо может делать и хорошее! — сказала Степанида.
— А про иконы, про иконы! — вновь завелась Светлана.
— А что про иконы? Гусь свои иконы подарил Третьяковский галерее. Отец их подреставрировал, между прочим, с помощью Гуся. Вы знаете, какой Гусь художник?! Правда, ему Босс пытался подменить пару подлинных икон копиями, но я думаю, что он их вернёт, — сказал Вениамин.
— С божьей помощью, — заулыбался Гусь.
— Или с помощью милиции, — заулыбался Вениамин.
Весь двор взорвался аплодисментами.
Гусь шутливо раскланялся и даже сделал книксен:
— Большое русское мерси!.. Да хватит об иконах! Я, ребята, чего хочу. Я хочу ту расписку, что дал вам, переписать с олимпийских игр на всю жизнь. Вот, — он вынул из кармана листок бумаги и прочитал всем: — 'Я, Гусь, то есть Гусев Виктор Михайлович, даю расписку в том, что я на всю жизнь завязываю всё, что я делал раньше, в чём и подписываюсь… Виктор Михайлович Гусев'.
— Разреши и я тоже подпишусь под этим за компанию. — И Степанида тоже расписалась под листком.
— И вообще, — продолжал Гусь, изображая на лице хитрейшую гримасу из хитрейших, — мне ваша мать-начальница Гуляева предлагала на вашем вечере самодеятельности по примеру древних греков сбацать вальс-чечётку, я сначала отказался, а сейчас подумал: а почему бы мне действительно не сбацать эту самую чечётку?.. И ещё, у вас Цветкова какую-то викторину олимпийскую хотела устроить, я и в ней тоже…
— Ты в викторине? — удивился Тарас.
— А почему бы нет? — сказал Гусь. — Вот ведь у этих эль-греков были не одни олимпийские спортивные игры, ведь у них и ещё были… как это они назывались?.. Панафи… панафи… Забыл… Подскажи, Тарас, какие ещё были Олимпийские игры в Греции?..
— Какие, какие ещё? — ответил Тарас, чувствуя какой-то подвох в словах Гуся, — были у них и ещё Олимпийские игры…
— Значит, и ещё и ещё… Эх, ты, знаток… Может, Тарасу кто подскажет, на каких ещё священных праздниках состязались греки?..
Все молчали, смущённо переглядывались, даже изобретатели инициативы проведения олимпийских игр но марафон-прыжкам в высоту. Одна Цветкова знала ответ на вопрос Гуся, но и она молчала.
— Кроме Олимпийских игр, древние греки состязались на панафинейских, немейских, пифийских, истмийских и других священных праздниках, — сказал Гусь и затем коротенько и с полным знанием дела изложил суть и смысл, разницу и единство всех этих состязаний. Затем он почитал стихи наизусть из раннего Эренбурга, из среднего Вознесенского, из позднего Евтушенко… Затем он попросил спросить у него, есть ли жизнь на Марсе и на других планетах… Затем он… впрочем хватит и этого.
Если бы вместо всего этого Гусь заказал бы такую высоту, которую может заказать только шестовик, а именно: установить планку на высоте пять метров шестьдесят сантиметров, и, заказав бы её, взял бы эту высоту безо всякого шеста, а с помощью одних своих ног, то и это бы поразило всех на дворе гораздо меньше, чем поразило их то, что они услышали своими ушами из уст Гуся: и про панафинейские, немейские, истмийские игры и т. д. и т. п., и услышанные ими стихи раннего Эренбурга, среднего Вознесенского и позднего Евтушенко, и обещание Гуся ответить на вопрос, есть ли жизнь на Марсе. Поэтому вопрос Светланы Мухиной:
— А как же: 'И как Цезарь с своей Нифертитою, на приёмы в посольство ходить'?
— А как же Отелло, который отравил свою Дездемону мороженым?
И этот вопрос, заданный Надеждой Фокиной, и вопрос Светланы Мухиной вдруг показались почему-то неуместными и даже глупыми. Тем более, что в воздухе, как бы всё ещё продолжали гореть неоновым светом строчки из среднего Вознесенского:
— А как же, а как же, — передразнил кого-то с достоинством Гусь. — А так же. Там, где я был, там ценится, что Отелло отравил Дездемону мороженым, а здесь, где я сейчас, ценится, что Отелло из ревности задушил свою Дездемону…
Впечатление, произведённое и Ларионовым, и Гусевым на всех присутствующих, пожалуй, лучше всех выразил Гиви Мебуке, который с криком 'Вах!' выскочил на середину площадки, держась за грудь, как будто бы ему вонзили два кинжала.
— Это что же происходит?! — закричал он в самых расстроенных чувствах. — Это что же я наделал?! — Он попросил Сидякина: — Слушай, мальчик, надень эту пушку себе на плечо и сними меня. У меня, кажется, метров шесть плёнки осталось… Вот так… Средний план…
— А что будет? — спросил Тарас.
— Это будет художественно-документальный короткометражный фильм под названием 'Идиот'. Я буду показывать его своим детям, буду показывать и говорить: смотрите, дети, этот идиот, он ваш папа, вместо того, чтобы снять уникальный, единственный в мире художественно-документальный фильм под названием 'Прыжок в известность', он снимал идиотский научно-популярный фильм 'Балконы'. Граф Балконский! С тринадцатого этажа с балкона тебя сбросить, идиот несчастный! — стукнул он себя кулаком в грудь.
Все засмеялись.
— А разве вы не снимали? — спросил Тарас.
— Да я же один вид делал… — На этот раз Гиви ударил себя по голове. — Идиот!.. Вот тебе! Вот тебе!
— Веня, друг, прости! — обнял Лёня Ларионова. — И как я только мог подумать про тебя такое! — И они закружились, тиская дружески друг друга в объятиях. Налетевшая на них Таня Цветкова разняла их, но они снова налетели друг на друга и на Таню и вместе, втроём, положив руки на плечи, стали отплясывать что-то вроде болгарского танца Хоро.
— А ты всё-таки, Ларионов, прав: ты всё-таки! В какой-то мере! Действительно Геракл! — Цветкова просто захлёбывалась восклицательными интонациями. — Это надо же! В колыбели разгадал замысел своих
