положить.
«Девочка плачет. Девочки смеются»…
Мы сели за столики. Зельвенский – рядом, у импровизированной сцены. Мои подонки – в конце зала… Ко мне все подходят. Юзефович, бородатый мужик, передаёт привет Зашихину. Зашихин тоже бородатый мужик, он мой преподаватель литературы в университете. А Юзефович – его друг. Вот он и пользуется случаем, как на говорят на «Поле Чудес».
Фотографы фотографируют.
Проханов похож на труп. У него такая трупная рожа. Он может играть покойников в кино. Атас полный.
Церемония.
В жюри сидит Шнуров. У него мобила висит на шнурке. На шее. Он – единственный, кого я знаю из жюри. И песню могу напеть: «Ну, где же вы, бляди? Е-е-е! Выручайте дядю!»
Я смотрю на бритую Валеркину голову в конце зала.
Все говорят про меня, голосуют наоборот. Потом голосует Шнуров и письмо от Хакамады. Два на два.
И банкир ставит третий крест Проханову. Шнуров делает сочувственное лицо и разводит руками. Мне не жалко. А Зельвенскому жалко, кажется.
– Что, расстроился? – спрашиваю Зельвенского.
Он мотает головой. Типа, а что такого. Я: ну как это, три косаря прошли мимо! Он улыбается.
Пункс тоже расстроился. Дико. И Ляпа с Валеркой матерились. Как мне потом сообщили. Если бы здесь были Раджа и Мюллер, они бы просто удавили банкира. Сколько бухла можно купить на десять косарей! Ну, на семь. Три отошли бы Зельвенскому. Хорошо, что Мюллера и Раджи нет.
Валерка, Ляпа и Пункс меня поздравляют. У них рожи горят от радости. Они очень волновались. Очень-очень. Поздравляет Коровин, редактор, который правил мою книжку. И Нина, его жена. И Тублин потом прибегает. Директор издательства. Тискает меня на радостях. Валерка хмурится. Я всё время смотрю на него. У него краснеют лоб и щёки.
Я автограф Зельвенскому пишу в книжке. Рисую, то есть. Трахающихся собачек. (Одна пожилая дамочка впоследствии, то есть, уже летом в Москве, попросила меня «нарисовать таких же весёлых собачек ейному мужу. Тоже, надо полагать, не мальчику. Мужу семьдесят шесть лет. Весёлые собачки. Хы.)
Зельвенский такой вытянутый, томный. Что-то пьёт.
– У нас в группе на факультете тоже есть чувак, который в «КоммерсантЪе» работает, – говорю ему радостно. – Лох такой! Его все называют «Твёрдый знак на кепке и мягкий в штанах».
Зельвенский на меня томно смотрит и отвечает:
– Мы тут кепок не носим!
А-а-а…
Потом все опять берут у меня интервью, какие-то каналы: РТР, Культура, ещё что-то. Что-то я им говорю. По несколько раз. Пункс, Ляпа и Валерка в это время жрут салатики и радуются. Пункс искренне рассыпается в респектах. Про Ляпу не помню. А, да. Я его всем представляю. «Это тот самый Ляпа». Всеобщее удивление и узнавание. Герой «Дай мне». О-о. Валерку не представляю. У Валерки мания преследования. Даже на фотках в интернете его рожа замазана. Шпиён нахуй. Поэтому он не хочет представляться. А Ляпа – с удовольствием.
Потом он теряется. В смысле, Ляпа. Пункс волнуется. Валерка нет. Поэтому Пункс не просит у него телефон. Мы раз пять берём трубу у Зельвенского и Коровина. Звоним Ляпе. «Я у „Астории“,» – говорит он. Выходим – нету. Опять звоним…
В перерывах между поисками посидели со Шнуровым. «Денежкина – молодец,» – говорит он. Или не он. Не помню. Самое замечательное, что мне понравилось в Шнурове – это его жена Света. Я сначала подумала: «Что это за девка? Фанатка что ли?».
Потом меня знакомят с Прохановым. Опять мне трясут ручку и что-то говорят. Сзади подходит номинатор Проханова, Зотов. С красной рожей. Кладёт руку на плечо.
– Девушка, вас как зовут?
– Ирина, – отвечаю я.
Красная рожа пихает Проханова и говорит:
– Давай ей десять тысяч отдадим.
Проханов отвечает:
– Я их уже Лимонову отдал.
– А-а… – говорит рожа.
Хе-хе. Пункс вертится рядом и жестами показывает: возьми у Проханова телефон! Позвонить Ляпе.
Опять Ляпа.
Везде он.
Валерка морщит тонкий нос.
Потом мы взяли трубу у Зельвенского, вышли с ней и нашли Ляпу в кустах. Он там, видите ли, пиво пил. В «Астории» пива нет. Мы возвращаемся. По дороге Пункс говорит Ляпе:
– Эх ты! А МЫ ТАМ СО ШНУРОМ БУХАЕМ!!!
