существовали вещи, которых он не знал. Он изъездил Иудею и Самарию вплоть до Сирийского побережья в поисках людей, которые знали бы о чудесном эликсире больше его. Он не нашел таких людей. Он говорил с философами, которые не могли справиться с собственным гневом, с астрологами, которые не могли предвидеть, что попадут в тюрьму. Он демонстрировал свое искусство, и в некоторых местах у него появились почитатели.
Он никогда не задерживался подолгу ни в одном городе. Люди уставали от чудес, или он уставал от их требований. Также он хорошо осознавал одну вещь, в которой вряд ли был готов признаться: он не полностью понимал свое искусство. Существовал какой-то секрет, который был ему неведом. Лишь к разгадке этого секрета он и стремился, а иногда думал, что за пятнадцать лет не приблизился к ней ни на шаг. Чтобы размышлять и учиться, ему было необходимо одиночество. Но он не мог жить без зрителей, и у него никогда не было достаточно денег.
В юрисдикцию магистратов Аскалона входило несколько грязных деревушек, располагающихся непосредственно за городской чертой. Как только он миновал последнюю из них и стих лай собак, преследовавший его еще с полмили, Симон почувствовал себя в безопасности — по крайней мере он избежал ареста. Но, несмотря на это, он посчитал глупым привлекать к себе излишнее внимание, остановившись в придорожной гостинице посреди ночи. Он продолжил путь, пока не набрел на заброшенный сад, в дальнем углу которого стоял покинутый каменный сарай. У стены лежала охапка мокрой соломы. Там он устроился на ночлег.
Проснувшись на рассвете, замерзший, в мятом плаще, он стал анализировать ситуацию. Она не предвещала ничего хорошего. У него были только вещи, которые он взял с собой, когда ходил в гости к торговцу пряностями. К счастью, среди них были три книги по магии. Кроме этого, он имел несколько разрозненных предметов реквизита и двадцать четыре драхмы серебром, уплаченные торговцем. Его главная ценность, на которую он всегда полагался, — его репутация — была в сложившихся обстоятельствах главным источником опасности. Придется путешествовать инкогнито.
Замерзший и голодный, он стал искать в саду оливы. Олив, естественно, не было — стояла весна. Он беззлобно обругал деревья и направился на север по дороге, идущей вдоль побережья.
Подходя к небольшому приморскому городку вскоре после полудня, он увидел шатры и осликов и сошел с дороги, чтобы узнать, в чем дело. Это были бродячие актеры: жонглеры, акробаты и разные уродцы. Симон окинул сцену опытным взглядом и спросил, нельзя ли ему присоединиться.
Жена хозяина посмотрела на него с подозрением.
— Что ты умеешь делать? — спросила она.
— Все, что угодно, — сказал Симон. После короткого размышления он решил, что это, может, и преувеличение. — Я не могу вызывать грозу и поднимать мертвых, — сказал он.
— Под каким именем ты выступаешь?
Ему был нужен подходящий псевдоним.
— Иешуа, — сказал он, перебрав в уме причудливую цепочку ассоциаций.
— Я думала, ты умер.
— Не говори чепухи, — сказал Симон.
— Ты можешь ходить по воде? — продолжала она.
— Если есть необходимый реквизит.
Они посовещались.
— Имя не подходит, — сказал хозяин. — Нужно другое имя. Как насчет Моисея?
— Нет, спасибо, — сказал Симон. — Но Аарон подошло бы.
— Ты умеешь делать фокусы с жезлом?
— Сколько угодно, — ответил Симон. — Только не для семейной аудитории. А вот иллюзии могу предложить сравнительно мирные.
— Никаких иллюзий, прошу тебя. А то опять деньги назад потребуют. Прорицать умеешь?
— Да, — сказал Симон, — прорицать я умею.
— Хорошо, ты — Аарон Оракул. Можешь занять шатер вместе с Горгоной.
Горгона была гермафродитом с писклявым голосом и тюрбаном, полным змей.
— Я надеюсь, они тебя слушаются, — сказал Симон.
— Они совершенно безобидные, — сказал Горгона язвительно, — но могут испугаться шума. Поэтому прорицай тихо.
Симон сказал, что ему нужен мальчик-ассистент, и ему временно дали в распоряжение мальчика жонглера. Жонглер вывихнул ему локоть и пил второй день. Мальчик был похож на Деметрия. Ах, Деметрий. Симон почувствовал непривычную боль в сердце. Неужели его пытают? Думать об этом было слишком больно. Мальчик жонглера был очень красив.
— Как тебя зовут? — спросил Симон.
— Фома, господин.
— Тебе известно что-нибудь о прорицаниях, Фома?
— Нет, господин.
Симон рассказал ему о прорицаниях, а также намекнул на другие вещи, с которыми мальчик, видимо, не был знаком. Намеки были встречены полнейшим непониманием. Симон не стал развивать эту тему, так как скандал ему был не нужен. Они перегородили шатер и повесили еще один занавес, чтобы получилось два крохотных закутка.
— Жаровня во внутреннем помещении, — сказал Симон, — и одна лампа во внешнем. К сожалению, у нас нет фимиама. Мне пришлось неожиданно уехать, и я не успел ничего взять с собой.
Он послал Фому в город купить фимиама, соли, особого воска и кусок медной трубы.
— Жезл Аарона, — сказал он и подмигнул. Фома непонимающе уставился на него.
— Ну ступай, — сказал Аарон.
К вечеру шатер оракула был готов, и они сели ждать клиентов.
В те времена магию запрещали, так как было принято считать, что она работает. Некоторые люди говорили, что это не так и что боги, к которым она взывает, вовсе не существуют, и прибегали к сомнительным уловкам, чтобы оправдать свое неприятие магии. Некоторые из этих людей активно действовали в восточных провинциях империи в то же время, что и Симон.
Но не вся магия была запрещена. Это было время широких взглядов, и о вещи судили по ее цели. Заклинание с целью причинить вред ближнему было наказуемо, а с целью избавить его от зубной боли — нет. Будь иначе, многие лекари не смогли бы работать.
Магия была частью обыденной жизни, и многие ее проявления не считались магией вовсе. Магия незаметно переходила в религию, с одной стороны, и в науку — с другой, что было неизбежно, поскольку она их породила. Кто только не занимался магией — от заклинателей, чье мастерство заключалось в ловкости рук и языка, до аскетических мудрецов, которые были способны успокоить шторм на море. Поскольку мелкие умельцы от магии были в основном заняты удовлетворением повседневных человеческих потребностей — приворотное зелье, сглаз, заклинание, побуждающее женщину говорить правду, — а профессионалы посерьезнее могли себе позволить применять свои таланты более плодотворно, размытая граница между дозволенной и запрещенной магией привела к классовому различию, при котором подмастерья почти всегда оказывались по другую сторону закона, а великие мастера стояли над ним.
Выше всех стояли мастера, которых называли «святыми людьми». Святой человек (явно, судя по оптимизму, греческая концепция) был магом, который не нуждался в каких бы то ни было атрибутах мага. Заклинания, магические формулы, лекарственные средства были ему ни к чему — он совершал чудеса только с помощью слова. Он говорил, и чудо свершалось. Он видел будущее не в дымке магического огня, а внутренним взором. Он мог совершать необыкновенные вещи, потому что или обладал божьим духом, или мог управлять им. Некоторые говорили, что Симон Волхв был именно таким человеком. Другие говорили, что Симон обладал не божьим духом, а демоническим.
Поскольку считалось, что белая магия совершается богами, а черная, или запретная, — демонами, такие заявления перемещали вопрос о законности в ту сферу, где однозначно разрешить его было невозможно. Потому что сверхъестественные посредники, выполняющие волю мага, обычно не называли себя зрителям. Так, например, одного известного экзорциста нередко обвиняли в изгнании нечистой силы при помощи Вельзевула.
