глаза. Жена сильнее его. Мора глубоко ранило это открытие. И как ни уговаривал он себя, что сила-то ее идет от упрямства и от бессмысленного жестокосердия, чувство стеснения и обиды не проходило. Он видел ее насквозь, и прошло уже то время, когда удавалось укрываться от этого знания во влюбленности или, на худой конец, в равнодушии. Он порабощен. Он под пятой. Его непрестанно оскорбляют. Ранние годы их брака прошли в общем-то безоблачно. В те времена у супругов был один предмет разговоров — они сами. Этот источник не мог не иссякнуть, а новый им отыскать не удалось… и пришел день, когда Мор понял — та, с которой он до конца дней своих связан, вовсе не считает себя связанной: способность изменяться, возможность отдаляться от него, становиться независимой — эти права она сохранила за собой. В тот день Мор поспешил обновить в памяти свои брачные обеты.
— Извини. — Мор поставил себе за правило: виноват ты или нет, извиниться надо в любом случае. Нэн всегда была готова рассердиться, и надолго. Он первым шел на попятную. Ее упорство было бесконечно. — На самом деле, если верить Эверарду, она чрезвычайно застенчивая, наивная девушка. Рядом с отцом вела совершенно монастырский образ жизни.
Преподобный Джайлз Эверард был новым директором Сен-Бридж и носил прозвище Эвви-реви.
— Совершенно монастырский! — насмешливо воскликнула Нэн. — Во Франции? Это Эвви-реви так думает, он ведь как завидит кого-нибудь противоположного пола, сразу опускает очи долу, словно барышня. А с другой стороны, далее хорошо, что эта девица будет на обеде. По крайней мере, избавимся от Хандфорт, ты от нее без ума! — Мисс Хандфорт, домоправительницу Демойта, Нэн числила среди своих заклятых врагов.
— Совсем я не без ума от нее, но она такая энергичная, а Демойту рядом с ней хорошо.
— Никакая она не энергичная, — возразила Нэн, — просто голос громкий и болтовню не прекращает ни на минуту, даже когда прислуживает за столом. Меня прямо в дрожь бросает. Кто вообще против условностей, тому незачем держать слуг. Вот мороженое. Хочешь? Нет?
— Она поддерживает в Демойте бодрость духа. По его мнению, когда вокруг шум и гам, перестаешь углубляться в собственные горести.
— Несносный старикан. Глупости все это. Мор симпатизировал Демойту.
— Поскорее бы Фелисити приехала, — произнес он.
— Не тверди все время одно и то же. Можно у тебя взять ложечку для мороженого? Я свою в подливке испачкала.
— Мне пора в школу, — Мор взглянул на часы.
— Ты поел, но это не означает, что завтрак закончен. Еще не пятнадцать минут третьего, колокол не зазвонил. И нам надо поговорить с Фелисити о ее будущем, ты не забыл?
— А надо ли? — спросил Мор. Эта реплика была своего рода провокацией, от которой он не мог удержаться и на которую Нэн всегда ловилась. Часть повторяющейся схемы. Его грешок.
— Что значит «надо ли»? — Нэн умела спросить так, что ответ извергался из Мора автоматически.
— «Надо ли» значит, что я не знаю
— Не беда, я знаю. Наши финансы и ее способности порядком ограничивают выбор, тебе не кажется? — Она посмотрела на Мора в упор. И снова не избежать ответной фразы.
— Давай подождем немного. Фелисити и сама еще не разобралась в своих желаниях. — Мор знал — Нэн может часами продолжать в таком же духе и при этом оставаться совершенно спокойной. Никакие доводы его не спасут. Рассердиться — вот его единственная по-настоящему действенная защита.
— У тебя привычка считать, что люди не знают чего хотят, если они не хотят того, чего хочешь ты, — заметила Нэн. — Ты смешон, Билл. Фелисити, конечно же, мечтает бросить школу. И если в следующем году она все же поступит на эти курсы машинисток, то уже сейчас нам надо подумать о средствах.
— Я не желаю, чтобы Фелисити стала машинисткой.
— Но почему? Если повезет, она может сделать приличную карьеру. Стать секретарем у какого-нибудь состоятельного мужчины.
— Я не хочу, чтобы она стала секретарем у состоятельного мужчины. Я хочу, чтобы она сама стала состоятельной женщиной и чтобы у нее самой был секретарь.
— Ты витаешь в облаках, Билл. Дети у нас совсем не вундеркинды, а ты их убеждаешь в обратном и уже тем самым делаешь несчастными. Втянул Дона в историю со сдачей экзаменов, ну так успокойся на этом. И если бы ты наш брак воспринимал более ответственно, то старался бы быть реалистом. Почувствуй же хоть немного ответственности за детей. Я знаю, насчет себя ты строишь разные фантастические планы. Но хотя бы ради детей сними розовые очки.
Мору стало не по себе. Выражение «наш брак» всегда резало его слух. Потому что всплывало всегда в связи с каким-нибудь неприятным замыслом, в правильности которого Нэн тут же начинала его убеждать. Он сделал над собой усилие:
— Может, ты и права. И все же я думаю, мы должны подождать.
— Я, несомненно, права.
Последняя реплика эхом отозвалась в голове Мора. Он постоянно осознавал опасность — в пику безапелляционности Нэн самому стать излишне безапелляционным. И он попробовал заговорить о другом:
— Ты сделала перестановку в комнате Фелисити. Но понравится ли ей?
Нэн любила переставлять мебель. Ее стараниями все в доме постоянно двигалось, смещалось, ничья собственность не уважалась, ничьи взгляды, ничьи привычки не учитывались: таким образом удовлетворялось, или так Мору казалось, желание Нэн ощутить себя полновластной хозяйкой в доме. За долгие годы он привык к этой нескончаемой кутерьме, но пренебрежение желаниями детей его обижало.
О
— До чего же ты простодушен. По-твоему, все реакционеры считают женщин тупыми, а прогрессисты, наоборот, умными! На такой сентиментальный феминизм у меня нет времени. А вот ваш обожаемый Эверард ему очень привержен. Я тебе не рассказывала, он уговаривает меня произнести речь на этом глупом обеде.
В честь вручения школе портрета Демойта должен был состояться торжественный обед, дату еще не определили.
— Да, он мне говорил. Надеюсь, ты согласишься. У тебя наверняка хорошо получится.
— Нет, не хочу. Ну зачем и мне, и тебе строить из себя дурачков? Я и Эвви сказала. Ох, и глуп же он. Мужчины его поколения буквально напичканы возвышенными идеями насчет эмансипации женщин. Но если он представляет себе свободное общество в виде женщины, произносящей речь на торжественном обеде, то пусть поищет кого-нибудь другого. Он попросил меня «обдумать». Но я лишь рассмеялась. Да он просто смешон.
— Но ты должна попытаться. Вот ты жалуешься на замкнутость нашей жизни, но при этом не пытаешься ничего изменить, внести в нее что-нибудь новое, другое.
— Если ты думаешь, что из-за дурачеств на каких-то там глупых обедах моя жизнь станет, как ты прелестно выразился, менее замкнутой, то могу тебя поздравить — попал пальцем в небо.
Над деревьями поплыл колокольный звон. Пятнадцать минут третьего. Начало первого послеполуденного урока.
— Мне не нравится, что ты забросила немецкий. Давно уже ничего не учишь, разве не так?
Когда-то Мор тешил себя надеждой, что в силах расширить ее кругозор. В способностях Нэн он никогда не сомневался. И все надеялся отыскать в ней какой-нибудь талант. Дом был завален кучей вещей, намекающих на области, которыми он пытался заинтересовать жену: французские грамматики, грамматики немецкие, книги по истории, биографии, альбомы репродукций, среди них была даже гитара, на которой Нэн какое-то время бренчала, но так и не научилась играть. Нэн любила сокрушаться по поводу собственной бесталанности и в то же время совершенно не пыталась взяться за дело серьезно, это огорчало Мора. Она намеренно выбрала именно его в посредники между собой и миром и потом на него за это же сердилась. Знакомых у нее было мало, и из занятий только домашняя работа.
— Не зли меня. У тебя нет урока в два пятнадцать?
