Рубеж
Кэтрин Фаркуар и в сорок лет оставалась красивой и, хотя утратила былую стройность, привлекала пышной и зрелой женственностью. Носильщики-французы суетились вокруг нее, казалось, сами чемоданы этой дамы будят в них чувственность. К тому же Кэтрин одаряла их непомерно высокими чаевыми. Во- первых, она никогда не знала цены деньгам, а во-вторых, панически боялась недоплатить, да еще услужливому мужчине.
И впрямь, смешно смотреть, как эти французы — и не только носильщики — суетятся вокруг нее, величают «мадам». Сколько чувственности в их обхождении! Ведь она немка, из бошей. За пятнадцать лет супружества с англичанином — вернее, с двумя англичанами — она в сути своей не изменилась. Как родилась дочерью немецкого барона, так ею и осталась, и душою и телом, хотя и обрела в Англии вторую родину. Да и по виду немка: свежее, моложавое лицо, крепко сбитая фигура. Впрочем, как и у большинства людей, в жилах ее текла не только немецкая кровь, были у нее в роду и русские, и французы. Она часто переезжала из страны в страну, и все вокруг уже изрядно приелось. Можно понять, почему так суетились парижане, ловили для нее такси, уступали место в омнибусе, предлагали меню в ресторане, подносили чемоданы, — для них это почти плотское удовольствие. Кэтрин они очень забавляли. И что греха таить, парижане пришлись ей по душе. Угадывала она в них мужское начало, хотя и иное, нежели в англичанах. Завидит парижанин миловидное лицо, пышную фигуру, искорку беспомощности в глазах и самозабвенно бросается на помощь. Кэтрин отлично понимала, что с сухой и внешне суровой англичанкой или американкой французы не стали бы церемониться. И их отношение Кэтрин полностью разделяла: нарочитая самостоятельность претит любой женщине.
На Восточном вокзале французам, конечно, в каждом пассажире мерещился бош, и носильщики держались с показной, почти детской заносчивостью, впрочем, скорее по привычке. Однако Кэтрин Фаркуар проводили до самого ее места в первом классе — все с той же плотоядной готовностью. Как-никак мадам путешествует одна.
В Германию она ехала через Страсбург, в Баден-Бадене ее поджидала сестра. Филип, ее муж, тоже был в Германии — корреспондентом от своей газеты. Кэтрин порядком надоели газеты и их высосанные из пальца «Корреспонденции». Филип, правда, человек умный и по журналистским меркам незаурядный.
Она давно убедилась, что и весь ее круг составляли в основном люди незаурядные. С заурядными она не водилась никогда, а все Выдающиеся (да еще с большой буквы) давно и основательно вымерли. Да и нынешняя жизнь, насколько она знала, такова, что в ней нет места истинно выдающейся личности. Зато она кишмя кишит ничтожными заурядностями, да и незаурядных людей хватает. Видимо, думалось ей, так и должно быть.
Но иной раз закрадывались сомнения.
К примеру, Париж, его Лувр, Люксембургский сад, Нотр-Дам — все это для Выдающихся. Места эти так и взывали к великим духам прошлого. А «заурядные» и «незаурядные» людишки точно воробьи: дерутся из- за крох да пачкают дворцовый мрамор.
Париж воскрешал для Кэтрин ее первого мужа, Aлaна Ацструтера, рыжеволосого воина-кельта, отца ее двоих ныне взрослых детей. Жила в Алане сверхъестественная убежденность, что обычные человеческие мерки не для него. И откуда она взялась, Кэтрин так и не разгадала. Сын шотландского баронета, капитан шотландских стрелков — возгордиться вроде бы не с чего. У Алана была привлекательная внешность, неистовые голубые глаза, ему шла форма, даже килт — юбка шотландского стрелка. Ничто, даже нагота не умаляла его мужественности, сухопарое тело дышало отвагой и властностью. Не по нраву Кэтрин пришлась лишь его непоколебимая внутренняя уверенность в собственном превосходстве, своей избранности. Алан был умен и допускал, что генерал А. или полковник Б. по положению выше его. Но столкнись он с кем- нибудь из них, сразу на худом лице надменно выгибалась бровь и в почтительное приветствие вкрадывалась едва заметная презрительная нотка.
Сколь бы избранным Алан себя ни сознавал, добился он в делах житейских не очень многого. Неоспоримо одно: Кэтрин любила его, а он — ее. Правда, когда дело касалось их врожденной избранности, коса находила на камень. Ибо очаровательная Кэтрин, подобно царствующей в улье пчеле, полагала, что только ей должны воздаваться самые высокие почести.
Неуступчивый и высокомерный, Алан ни словом не попрекал ее, лишь порой в его взгляде вспыхивали ярость, оторопь и негодование. Это оторопелое негодование было просто невыносимо. Да что, в конце концов, он о себе мнит?!
Суровый неглупый шотландец с философским складом ума, но обделенный чувствами. Обожаемого ею Ницше он презирал. Как стерпеть такое! Алан представлялся себе скалой, о которую разобьются все волны современного ему мира. Однако они не разбивались.
Тогда Алан всерьез занялся астрономией и стал разглядывать в телескоп другие миры, один дальше другого. Казалось, он нашел в этом успокоение.
Десять лет прожили они вместе, потом судьба разлучила их, хотя они по-прежнему страстно любили друг друга. Ни простить, ни уступить один другому не мог — мешала гордость, а связать свою жизнь с кем- либо со стороны тоже мешало высокомерие.
С университетской скамьи Алан водил знакомство с другим шотландцем — Филипом. Тот учился на адвоката, но занялся журналистикой и весьма преуспел. Невысокий брюнет, хитрый, умный, проницательный. Женщин в нем как раз и привлекали проницательный взгляд черных глаз да некая загадочность маленького смуглого шотландца. И еще одним замечательным свойством обладал он: словно любящий пес, умел одарить теплом и лаской. Причем в любую минуту, стоило лишь захотеть. Долгие годы Кэтрин относилась к нему весьма прохладно, даже чуть пренебрежительно, но потом подпала под чары темноглазого хитреца.
— Эй ты! — бросила она как-то Алану, разозлившись на его господское высокомерие. — Тебе даже невдомек, что женщина тоже живое существо! В этом тебе до Филипа далеко! Он неплохо разбирается в женской душе.
— Ха! Этот плюгавый… — И Алан наградил друга презрительно-непристойным эпитетом.
Однако знакомство их не угасло, в основном стараниями Филипа, он необычайно сильно любил Алана. А тот лишь равнодушно снисходил. Впрочем, он привык к Филипу, а привычка значила для него много.
— Алан поразительный мужчина! — делился Филип с Кэтрин. — Истинный мужчина, таких мне не доводилось встречать.
— Ну почему же? — удивилась Кэтрин. — А себя вы разве не считаете истинным мужчиной?
— Ну что вы, я совсем не такой. Я всегда уступаю, подчиняюсь — в этом моя сила. Могу увлечься, потерять голову, правда, до сих пор всякий раз удавалось ее вновь найти. Алан же, — голос у Филипа зазвучал почтительно и даже с завистью, — Алан же никогда не потеряет головы. Таких мужчин я больше не встречал.
— Если бы! — вздохнула Кэтрин. — Алана легко обвести вокруг пальца, сыграв на чем угодно, хотя бы на тщеславии.
— Нет, вам это полностью не удастся, — возразил Филип. — Его просто невозможно обмануть. Все, что для него в жизни имеет смысл, проверено им раз и навсегда. Проверено на истинность, понимаете? Весь он в этом — истинен до мозга костей и другим быть просто не может.
— Ну, вы его переоцениваете, — презрительно фыркнула Кэтрин.
Но когда позже в разговоре с мужем они коснулись Филипа и Алан лишь равнодушно пожал плечами, Кэтрин не стерпела:
— Плохой ты друг!
— Друг? — переспросил он. — Никогда не держал его за друга. Если он считает меня своим другом, так это его дело. Меня он решительно никогда не интересовал и не интересует. Он совсем другой человек, меж нами рубеж.
— Тогда не позволяй ему считать себя твоим другом. Не позволяй преклоняться перед тобой, скажи прямо, что тебе это не по душе.
— Говорил не раз. Его это лишь умиляет. По-моему, он не представляет наших отношений по-
