— Я никому не позволю строить из себя дурака, — заявил Котлах. — А уж если, то лишь в определенных границах.
— Я тоже так думаю, — отозвался Мунцлингр. — Строить из себя дурака, как ты говоришь, ты никому не позволишь. Для этого ты достаточно умен. Но есть разница между умом и умствованием, сам понимаешь. Всяких там гномов можно видеть либо по недосмотру — то-есть под влиянием алкоголя — или же, так сказать, сознательно. Например, для того, чтобы не видеть другого, что кое-кому из наших интеллигентов кажется недостаточно высококультурным. Нет, всякий должен задуматься, отчего это ему видятся разные гномы.
Котлах вышел в коридор, попытался зажечь пустую трубку, потом снова спрятал ее.
— Кокеш, — глухо позвал он.
Кокеш выскочил из умывальной комнаты, таща за собой свою дубинку.
— Что хочешь? — спросил он, готовый действовать, и поднял на Котлаха свои бесхитростные глаза, полные большой, близкой к осуществлению, надежды. Котлах провел рукой по лбу.
— Нет, нет, — хрипло молвил он, — извините, это я по ошибке. Простите за беспокойство.
— Ничего, сударь, — грустно ответил гном.
Через два часа Котлах положил четыре страницы машинописного текста на стол в секретариате, запер дверь своего кабинета, а ключ повесил на общую доску. Его статья касалась гигиенических проблем декрысизации и успехов в этой области, связанных с успехами во всех других областях. То была чрезвычайно поучительная статья. Она называлась: «Труженики подземелья».
Когда Котлах вышел на улицу, уже стемнело. Было еще не поздно, но осенью ведь рано смеркается. Подмаргивали неоновые огни, и в воздухе носился запах гниющих листьев. Котлах сунул руки в карманы расстегнутого пальто и медленно побрел к закусочной-автомату. Он соображал, есть ли у них дома проволока. Согнуть проволоку крючком и вытащить из унитаза маленького, глупого медвежонка из серого плюша…
— Пожалуйста, кофе, — сказал он, подходя к прилавку. Человек в шляпе на затылке, стоявший впереди Котлаха, обернулся, будто ужаленный, и показал свое багровое лицо.
— А ты не лезь, приятель, понял? Лезет вперед…
Это был пьяница из семейства задир, которые по воскресеньям, на трибунах рингов, вскакивают с ревом: «Дав-вай, б-бей!».
— Будьте добры, чашечку кофе, — обратился репортер к девушке за прилавком в подчеркнуто миролюбивом тоне.
Пьяница схватил его за рукав:
— А, не хочешь разговаривать, брезгуешь?!
— Брось, Карлушка, — предостерег пьяницу его приятель, сидевший за ближним столиком. — Это ведь газетчик, я видел, как он из редакции прется, ты его лучше оставь. Он так тебя осрамит, что не поздоровится! И все ему поверят.
— Нет, погоди, — качался на ногах Карлушка, — я ему покажу, как срамить приличных людей, которые никого не трогают!
Котлах положил на стол три кроны за кофе и вышел.
— Нет, погоди, я ему ребра пересчитаю, — не унимался Карлушка; внезапно он рванулся к двери и вывалился вслед за Котлахом на улицу, почти пустынную в это время. Полы пальто трепались о его согнутые колени, руки бессильно свисали по бокам, как у шимпанзе.
— Куда же ты спешишь, приятель? — схватил он Котлаха за плечо, дыша в лицо винным перегаром.
— Отстаньте, — сказал Котлах. — Идите прочь!
Он чувствовал, что верхняя губа у него подергивается, как у собаки, которую дразнили слишком долго.
— Идите прочь, — еще раз крикнул он темной фигуре, которая расплылась у него в глазах — такая ярость охватила его. — Убирайтесь отсюда, понятно?!
— Ага! — взвыл Карлушка. — Ты так! Думаешь, ежели ты интеллигент, то можешь каждого оскорблять? Ну погоди, я тебе покажу…
Темные круги пошли у Котлаха перед глазами, потом слились в одно большое пятно.
— Кокеш! — гаркнул он.
— Что хочешь? — выскочил гном из подъезда, обеими руками сжимая рукоятку дубинки.
Котлах посмотрел на одутловатое лицо Карлушки, отступил на шаг и повернулся к нему спиной.
— Того, кто за моей спиной, своей дубинкой успокой! — быстро проговорил он.
Кокеш подпрыгнул, взмахнул дубинкой, раздался глухой удар. Что-то треснуло, что-то металлическое упало на тротуар. Котлах обернулся.
Пьяница шатался, его сплющенная шляпа съехала почти на ворот пальто, и он озирался с идиотским видом.
— Да у него чёрт! — вдруг в ужасе заорал он и, взмахивая руками, как утка крыльями, побежал навстречу подъезжающему такси.
Кокеш сидел на корточках под деревом, с безнадежным видом прикладывая друг к другу половинки переломленной трухлявой рукоятки.
— Простите, сударь, — он виновато взглянул на Котлаха, — мне надо сбегать за новой рукояткой… Не можете ли вы тем временем проследить за этим господином…
Он вскочил и, пользуясь обломком рукоятки как рычагом, ловко приподнял решетку канализационного люка.
— Послушайте, Кокеш!
— Что угодно, сударь?
— Не надо дубинку. Лучше бы вы принесли мне, если можно, кусок проволоки, длиной примерно в метр. Я буду ждать вас дома.
— Слушаюсь, сударь, — с некоторым недоумением произнес Кокеш и спустил ножки в люк. — Но, прошу прощения, я не умею проволокой…
— Я знаю, Кокеш.
Когда решетка люка захлопнулась за гномом, Котлах сел на край тротуара, опустив голову на руки, и расплакался так, как не плакал с девятилетнего возраста. Он всхлипывал, шмыгал носом, а слезы ручьем катились по его толстому лицу.
Плакал он не от того, что разочаровался в Кокеше, и даже не от того, что имел сегодня очень неприятный день…
