Капшина Мария
О верности крыс
Есть особая прелесть
В этих, бурей измятых,
Сломанных хризантемах.
Басё
ГАЛЕРЕЯ 1: СОБАЧНИЦА
(2270–2273 гг.)
— Длллё-оооонннг!..
Гонг храма Тиарсе-Судьбы бросил звук над городом к воде, как дети бросают плоский камешек. Город не хотел просыпаться — эка невидаль, утренняя молитва! Да и озеро лежало молча, плоско и недвижно, лишь мелко дрожало рябью в холодном предутреннем воздухе и куталось в блёклый от старости туман. Звук прорвался через туман над крышами и у самых причалов, полетел дальше к востоку, над озером. Туман ограничивал взгляд, и великое озеро казалось бескрайним. Звук, наконец, окончательно запутался и угас, и тут ему вслед полетел второй.
— Ллаамммг!..
Третий:
— Дооооон!..
Редкий туман наползал с запада, вверх по течению Арна, заставляя и так светлеющее небо делаться ещё светлей. Столичный дурак, Ольвек Соломенный, казался седым: так густо пыль покрывала его волосы. Ольвек сгрёб ещё немного пыли, старательно втёр её в голову, чихнул, согнав муху с дёрнувшегося плеча, и вскочил. Нелепо замахал большими, неумелыми руками и заплясал на твёрдой, ссохшейся уличной земле, не жалея босых пяток, серых от вросшей в кожу грязи.
— Доооооонг!..
Ольвек сорвался с места, словно колокол спугнул его, и побежал по Бузинной улице прочь от центра, в Собачницу, район грязный и беззаконный.
Эрлони был старым городом; разросся, взяв начало на Белом острове. Там лежало два острова, в месте, где великий Арн вытекает из Светлого озера, продолжая свой путь к зангской границе и дальше, к Внутреннему морю. Первая крепость замечательно умещалась на плоских каменистых берегах Белого. Но жителей прибывало, второй остров тоже заняли кирпичные и каменные усадьбы ремесленников и купцов да белёный саман бедноты, и этот остров тоже обнесли стеной. А когда места и на втором перестало хватать — появилась Собачница вдоль мелководья. Там, вдоль северо-западного берега второго острова, полоса мелководья была широкой, кое-где из-под воды выдавались песчаные и глинистые косы, похожие на спины морских чудищ. И там наросла полоса деревянных настилов, опираясь на эти косы, на камни, на сваи. Сперва, конечно, она не называлась никак, потом — настилами, а только потом уж — Собачницей, за собачий норов обитателей.
— Пенннннь! Ко-ооонннннь! Дряннннь! — вопил Ольвек, подражая колоколам. — Гля-аааааннннь!
Ему не исполнилось ещё, наверное, и тридцати, и был он здоровее, чем казался. Во всяком случае, до Собачницы добежал, не останавливаясь. Уже начались настилы, а он всё бежал и вопил, пока пятка не пробила одну особенно гнилую доску насквозь. Ольвек обиженно вякнул и перешёл с бега на скачущий, дёрганый шаг. Потом свернул вприпрыжку в очередной раз, обошёл дыру посреди улицы (из дыры ещё сильнее, чем всюду, тянуло водой и рыбой) и выскочил на набережную: полоска в три шага шириной между последним рядом домов и краем настила, неровно обрывающимся в реку. Где-то полоска расширялась, где- то сужалась, где-то надломленные доски свисали прямо в воду. За забором тоскливо надрывалась одинокая собака.
Здесь поскуливания Ольвека снова приобрели задорно-зазывательную интонацию и оформились в слова.
— Налетай! Ко-ому совесть, бери-налетай! А ну, кому? С пылу — с жару, кому совесть? Налетай, не опоздай: последняя осталась! А… Ууууух!
Ольвек остановился: перед ним, там, где доски далеко выдавались вперёд, в реку, рос из-под настила большой камень. Возле камня стояли два совершенно одинаковых маленьких человека, да третий ещё сидел.
— Чего вылупился? — неприветливо сказала одна одинаковая. Третий, сероволосый, рассмеялся: над одинаковой, а не над Ольвеком, но дураку отчего-то стало холодно, поёжился.
— Что продаёшь? — спросил сероволосый. Ольвек не кинулся драпать, хоть и очень хотелось.
— А-аа вот кому совесть?! — отчаянно заорал он.
— А сколько просишь? — спросил сероволосый. Совсем иначе спросил — другое дело, теперь и торговать можно!
— А-адну рыжую дай, совесть последняя осталась, налетай, не опоздай!
— Чего ты к нему прицепился, Хриссэ? — спросила одинаковая. Второй одинаковый молча смотрел от камня. Так смотрят большие старые собаки, которых хоть за хвост кусай — не залают, Ольвек проверял.
— Держи! — сказал Хриссэ, кидая медную монетку. Рыжая мелькнула в тумане, и Ольвек, счастливый, поймал её обеими руками.
— Ууух! — сказал он восторженно, а потом уже больше ничего не говорил.
'Одинаковая' девчонка успела нахмуриться, когда грузик на конце плети ударил дурака в висок, Ольвек и того не успел. Хриссэ, не вставая, собрал плеть обратно и убрал за пояс.
— Ну и зачем ты это самое? — возмутилась близняшка. Её брат смотрел всё так же молча, но пристально. — Чем он тебе помешал?
Хриссэ дурашливо пожал плечами.
— Я же купил его совесть, верно? Должен же я был забрать покупку? А никак иначе он бы мне её не отдал.
Девчонка дёрнула ртом.
— Так ты у нас теперь самый совестливый? Тиарсе, прости и спаси!
— Домой пошли. Утро уже, — сказал её брат. И пошёл домой.
_________________________
Язык по умолчанию — арнеи. Слова из высокого имперского и из других языков даются в примерной транскрипции.
Дзойно
2270 год, 5 день 3 луны Ппд1
Портовая улица, Собачница, Эрлони
— Дзойно! Хавейг, где тебя опять унесло? Дзо-ойноо… Охх…
Краснолицая женщина в многослойной одежде на восточный манер и слова выговаривала по- арнакийски: 'хавейг' вместо 'халвег' и 'льй' вместо 'ль'. Она вытерла руки о верхнюю юбку, поправила
