снят с должности с обязательством в кратчайший срок вернуть деньги, которые перебрал с покупателей, завышая сорта товаров. (Вообще-то ему полагалась отсидка, да заступилось собрание совхозных рабочих, пожалело его детей, мать, жену, женщину честную, трудолюбивую, уже пятнадцатый год исправно работающую в совхозе). Числились за ним и драки, пьяные дебоши в общественных местах, и оскорбления граждан – как словесно, так и действием… Трезвый Авдохин был тих, даже робок, но во хмелю преображался, становился буен, дерзок, безрассуден: сквернословия, рвал на себе рубаху, настырно лез на людей, напрашиваясь на скандал, иногда наперед зная, что будет бит, и даже как бы желая, стремясь к тому, чтобы его побили. Разойдясь, он мог схватить кирпич, палку, железный шкворень, – что попадется, не думая, не соображая, какое может причинить увечье, какую беду наделать и людям, и себе. Бывало, что его, связанного, привозил из Садового в район участковый милиционер, и Авдохин отсиживал за хулиганство.
Щетинин хорошо знал все эти истории. Иные из них ему самому приходилось в свое время разбирать, составлять о них протоколы, заключения. И все же, хорошо зная «художества» Авдохина, настроенный к нему без всякого снисхождения и сочувствия, Щетинин, когда Авдохина привлекли в связи с делом, лежавшим на столе, посчитал маловероятным, что он и есть тот страшный преступник, которого разыскивает милиция. Как ни старался, но так и не смог настроить себя на мысль, что между пьяницей и дебоширом Авдохиным и тем, что произошло в селе Садовом, есть прямая и непосредственная связь.
Сейчас, глядя в окно на сутулую фигуру пьяноватого Авдохина, Щетинин подумал об этом снова, в который уже раз. Так ходить по земле, под солнцем, по людным улицам, как все, не обнаруживая памяти о содеянном, страха разоблачения, встречаться с людьми, смотреть им в глаза… Держать за руку сына, покупать баранки, воздушные шарики… Огорчаться огорчениями мальчика и радоваться его радостям… С немалыми неожиданностями познакомила Максима Петровича жизнь и долгая служба в районной милиции. Он выработал в себе привычку доверять только фактам, точным фактам и только факты принимать в расчет. Но все же иной раз доверял и чувству, интуиции. Бывало, что в иных случаях как раз чутье-то и подсказывало истину, подталкивало на верный путь. Свое мнение о непричастности Авдохина к совершенному в Садовом преступлению Максим Петрович строил в основном на чутье. Он почему-то верил в эту подсказку интуиции, она казалась ему не менее значимой, чем подлинная реальность, факт. Но, может быть, он и ошибается? «Человеческая душа – потемки», – любит говорить Муратов…
Проскрипев сапогами, Муратов вернулся к столу, сел, погрузив голову в высоко поднятые плечи, приладил на крупный, с торчащими из ноздрей волосинками нос роговые очки. Их привез Муратову из-за границы кто-то из знакомых, совершивших туристскую поездку. Муратову они очень нравились. Они и верно шли к его мясистому широкому лицу с седоватыми бровями и серебристым ёжиком над исчерченным складками лбом. Вид у него в этих заграничных очках был солидный, даже ученый, профессорский…
– Все-таки Авдохина, наверно, мы зря выпустили… – сказал он в тоне размышления, держа карандаш за грифель и постукивая тупым концом по обложке «дела».
– Улики всё косвенные, прямых нет.
– Так-то оно так, – постукивая, проговорил Муратов. – Но ведь сколько их, этих косвенных! Да и каковы! В прошлые времена иному следователю их за глаза хватило бы, чтоб по всей форме обвинение слепить… На Извалова Авдохин был давно зол, все Садовое это знает. В школе завхозом работал – кто его снял? Извалов. За пьянку и кражу оконного стекла. В совхозе Авдохин на складе горючего работал – кто постарался, чтоб его сняли за разбазаривание горючего и несоблюдение правил хранения? Опять Извалов. Как член совхозного партбюро и комиссии народного контроля. Наконец, последняя история. Кто дал знать в райпотребсоюз, что Авдохин сортность товаров завышает, сбывает вторые сорта за первые, а разницу – себе в карман? Кто был причиной ревизии? Опять же Извалов. Грозил ему Авдохин принародно? И не раз. Кричал же пьяный: «Я твоих детей сиротами сделаю!» Вон сколькими свидетельскими показаниями это зафиксировано!
– Зафиксировано, – согласился Щетинин холодновато, без того увлечения, с каким воспринимал эти факты Муратов.
– А это? Ровно за день приходил вечером к дому Извалова и кричал у него под окнами: «А ну, выходи, выходи!» Как там дальше-то? – Муратов быстро раскрыл папку на середине, стал перелистывать бумаги. – Вот… в показаниях Изваловой: «…пытался оторвать от ограды планку, оторвать не смог, тогда стал материться, махать в окна кулаком и кричать…»
Муратов приблизил очки к странице протокола, исписанной размашисто, жидкими фиолетовыми чернилами.
– «Я тебе сделаю весело!» – подсказал Щетинин, слегка усмехнувшись.
– «Сделаю весело!» Весельчак какой! – с гневом сказал Муратов.
– Это всё пьяные угрозы. А цель убийства не месть, а грабеж. Деньги.
Щетинин решительно закрыл «Огонек», отбросил в сторону, чтобы кроссворд перестал его искушать. «Ц Пуни… Цезарь, что ли? Надо вечерком поглядеть в энциклопедию. Все-таки полезная вещь кроссворды, каждый раз узнаёшь что-нибудь новенькое…»
– Цель могла быть двоякой. – сказал Муратов как бы с легкой укоризной по адресу Щетинина. – Нельзя так категорически утверждать… Откуда это известно, что цель была одна? С настоящим преступником мы еще не разговаривали. Вполне могло быть и так: и месть и деньги. Авдохин – корыстолюбец, на руку нечист, еще ни разу не пропустил что плохо лежит. Кругом в долгах: школе за стекло остался должен, в сельпо – должен… А тут – шесть тысяч!
– А вы представляете себе, как Авдохин стал бы расплачиваться этими деньгами? Как принес бы их в школу, в сельпо, – это в селе, где каждый знает о случившемся грабеже, о том, что Авдохин – первый на подозрении, что хата у Авдохина почти без крыши, а дети от снега до снега бегают босиком…
– Корову же он продал? Вот и объяснение.
– Авдохин – пьяница и жулик, но жулик мелкий, – сказал Щетинин, расстегивая пуговицу на воротнике рубашки. (И как это Муратову не жарко – сидит в полной форме, в суконном кителе… Окна закрыты – боится сквозняков. И чтоб мухи не налетали. А их вон сколько… Одна даже в графине с водой…) – На крупное он не способен… Для крупного дела нужен особый размах, фантазия. Да кроме того, он достаточно сообразительный человек, чтобы понимать, что после всех угроз и скандалов, какие он устраивал Извалову, подозрение прежде всего падет на него и воспользоваться деньгами ему не придется – не дадут. Если бы уж так привлекли его деньги, если бы уж так они ему были важны – он бы скрылся, бежал с ними… а он – нет, остался в селе, не пытался никуда бежать, ни до ареста, ни после, хотя в обоих случаях возможность у него была полная! Обыск у него в доме окончился безрезультатно, а главное, в ночь с восьмого на девятое Авдохин пьянствовал с Курочкиным, в его доме, и спал пьяный на лавке с десяти вечера до восьми утра…
– Да, вот это – в его пользу… – протянул Муратов, как бы даже с сожалением, что это обстоятельство наличествует в деле и мешает замкнуть круг на фигуре Авдохина. Он открыл папку на тех страницах, где были показания собутыльников Авдохина, и вновь перелистал их.
– Курочкин Иван… Курочкин Василий… Копылов… Лесник? Дроботов, совхозный рабочий. Еще Дроботов – Леонид… Братья, что ли?
– Отец и сын.
– Так. Голубятников Матвей… По какому поводу пили?
– Голубятников в вещевую лотерею пылесос выиграл. Взял деньгами.
– Конечно, самогонку пили?
– А то что же.
– Надо, надо самогонщиков покрепче прижать! – постучал Муратов карандашом по столу. – Либеральничаем. За мелочь считаем. Садовое – самое неблагополучное по самогону место. Надо участковому напомнить. Почему материалов на самогонщиков не подает?
Искоренение пьянства было больной идеей Муратова. Сам он не пил ни по каким случаям – ни на праздники, ни в дни свадеб и рождений, не понимал, как это пьют другие, что находят в вине, и, была б его воля, он совсем бы изъял вино из употребления, разрешил бы торговать только морсом и квасом.
– Тоська где? – спросил он, скосив на Щетинина взгляд из-под очков.
– В город переехала. К сестре. Живет с ней в общежитии, улица Труда, восемнадцать. Принята на молокозавод. Счетоводом.
