В голове у меня что-то замкнуло, такое иногда случается и теперь, по прошествии четырех лет, но гораздо реже. На мгновение я вернулся в свой пикап, планшет с зажимом для бумаг колотился о старый стальной контейнер для ленча на полу перед пассажирским сиденьем (сомневаюсь, что я был единственным работающим миллионером Америки, который возил с собой ленч, однако больше нескольких десятков нас вряд ли наберется), ноутбук лежал рядом на сиденье. Из радио женский голос с евангелическим жаром прокричал: «Оно было КРАСНЫМ!» Только три слова, но мне их хватило. Они из песни о бедной женщине, которая отправляет свою красивую дочь заниматься проституцией. Песня эта — «Фантазия», в исполнении Ребы Макинтайр.
Я прижал куклу к груди.
— Ты — Реба. Реба-Реба-Реба. Больше я твоего имени не забуду.
Я забыл, но в следующий раз уже не злился. Нет, прижал куклу к себе, как маленькую возлюбленную, закрыл глаза, визуализировал пикап, уничтоженный в результате того несчастного случая, мой стальной контейнер для ленча, о который постукивал металлический зажим на планшете, и женский голос из радиоприемника, вновь с евангелическим жаром прокричавший: «Оно было КРАСНЫМ!»
Доктор Кеймен назвал это прорывом. Моя жена не проявила такого же энтузиазма, и ее поцелуй в щеку был скорее формальным. А примерно через два месяца она сказала мне, что хочет развестись.
К тому времени боли значительно ослабели, а мозг уже мог делать важные умозаключения, когда возникала такая необходимость. Голова, случалось, болела, но не так часто и сильно. Я, конечно, с нетерпением ждал таблетку викодина в пять и оксиконтина в восемь часов (едва мог ходить на ярко- красном канадском костыле, не получив их), но мое слепленное заново правое бедро начало заживать.
Кэти Грин, королева лечебной физкультуры, приходила в Casa Freemantlc по понедельникам, средам и пятницам. Мне разрешали принимать дополнительную таблетку викодина перед нашими занятиями, и все равно мои крики наполняли дом к тому времени, когда мы заканчивали упражнения на сгибание ног — финальную часть каждого занятия. Наш тренажерный зал в подвале переоборудовали в кабинет лечебной физкультуры, оснащенный даже горячей ванной, в которую я мог залезать, а потом и вылезать из нее без посторонней помощи. После двух месяцев занятий лечебной физкультурой (то есть почти через шесть месяцев после несчастного случая) я начал по вечерам самостоятельно спускаться в подвал. Кэти говорила, что час-другой занятий перед тем, как лечь в кровать, высвобождают эндорфины и способствуют более крепкому сну. Насчет эидорфинов не знаю, поспать я действительно стал лучше.
И во время одного из таких вот вечерних занятий моя жена, с которой я прожил двадцать пять лет, спустилась в подвал и сказала, что хочет со мной развестись.
Я прервал то, чем занимался (сгибался вперед, вытянув ноги перед собой), и посмотрел на нее. Я сидел на мате. Она стояла у подножия лестницы, достаточно далеко от меня. Я мог спросить, говорит ли она всерьез, но света хватало (яркие флуоресцентные лампы), и такого вопроса я не задал. Если на то пошло, не думаю, что женщина может пошутить на такую тему через шесть месяцев после того, как ее муж едва не погиб в результате несчастного случая. Я мог бы спросить почему, но и так знал. Видел маленький белый шрам на ее предплечье в том месте, куда я ударил пластиковым ножом (схватил с подноса, на котором в больнице мне принесли обед), но ведь этим дело не ограничивалось. Я подумал о том, как сказал ей, не так уж и давно, унести отсюда свою задницу и засунуть в нее пудреницу. Я подумал, а не попросить ли ее еще раз все обдумать, но злость вернулась. В те дни «неадекватная злость», как называл ее доктор Кеймен, приходила часто. Но злость, которую я испытывал в тот самый момент, не казалась мне неадекватной.
Я сидел без рубашки. Моя правая рука заканчивалась в трех с половиной дюймах ниже плеча. Я приподнял ее (это все, что я мог делать с оставшимися мышцами), чтобы наставить на жену, и сказал:
— Это я показываю тебе палец. Убирайся отсюда, раз ты этого хочешь. Убирайся отсюда, мерзкая сумка.
Первые слезы потекли по ее лицу, но она попыталась улыбнуться.
— Сука, Эдгар. Ты хотел сказать, сука.
— Слово — это всего лишь слово. — Я вновь начал сгибаться и разгибаться. Чертовски сложное это упражнение, если у тебя нет одной руки: тело постоянно уходит в сторону. — А смысл в том, что я бы не оставил тебя. Прошел бы через грязь, кровь, мочу и пролитое пиво.
— Это другое. — Она и не пыталась вытереть слезы. — Другое, и ты это знаешь. Я бы не смогла разорвать тебя надвое, если бы пришла в ярость.
— Мне бы пришлось чертовски потрудиться, чтобы разорвать тебя надвое одной рукой. — Я увеличил частоту сгибаний и разгибаний.
— Ты ударил меня ножом. — Как будто это был решающий аргумент.
— Это был пластиковый нож, ничего больше, я тогда мало что соображал, и это будут твои последние слова на гребаном смертном ковре: «Эдди ударил меня пластиковым ножом, прощай, жестокий мир».
— Ты меня душил, — проговорила она так тихо, что я едва ее расслышал.
Но, расслышав, перестал наклоняться и вытаращился на нее.
— Я тебя душил? Никогда я тебя не душил.
— Я знаю, ты не помнишь, но душил.
— Заткнись! — рявкнул я. — Ты хочешь развод, ты его получишь. Только изображай аллигатора где- нибудь в другом месте. Убирайся.
Она поднялась по лестнице и закрыла дверь, не оглянувшись. И лишь после ее ухода я сообразил, что хотел сказать «крокодиловы слезы». Лей крокодиловы слезы где-нибудь в другом месте.
Ладно, сойдет и так, хоть это и не совсем рок-н-ролл. Так говорит Кеймен. И в итоге из дома уехал я.
За исключением Памелы Густавсон, в моей прошлой жизни партнеров у меня не было. Зато был бухгалтер, которому я доверял, Том Райли. Именно он помог мне перевезти те немногие вещи, которые я взял с собой, из дома в Мендоза-Хайтс в наш коттедж наозере Фален, расположенный в двадцати милях. Том (сам он разводился дважды) не одобрил моего решения.
— В такой ситуации ты не должен уезжать из дома. Только в том случае, если судья вышибет тебя. А так ты словно отдаешь преимущество своего поля в плей-офф.
Кэти Грин, королева лечебной физкультуры, развелась лишь единожды, но полностью поддержала Тома. Заявила, что переехать может только безумец. Она сидела в трико, скрестив ноги, на крыльце коттеджа, держала мои ступни и взирала на меня с суровой яростью.
— Что? Только из-за того, что вы ударили ее пластиковым больничным ножом, когда едва могли вспомнить свое имя? Резкие перемены настроения, потеря памяти — обычное дело для человека, который попал в столь серьезную передрягу, как вы. У вас же были три внутричерепные гематомы!
— Вы уверены, что именно гематомы? — переспросил я.
— Какая разница. — Она пожала плечами. — Если бы вы наняли хорошего адвоката, то заставили бы ее заплатить за то, что она такая тряпка. — Несколько волос выскочили из ее хвоста, и Кэти сдула их со лба. — Она должна за это заплатить. Читайте по моим губам, Эдгар: вашей вины тут нет.
— И она говорит, что я пытался ее задушить.
— Конечно, это так травмирует психику, когда тебя пытается задушить однорукий инвалид. Перестаньте, Эдди, заставьте ее за это заплатить. Я знаю, это не мое дело, но мне плевать. Она не должна поступать, как поступает. Заставьте ее заплатить.
Вскоре после того, как я перебрался на озеро Фален, девочки навестили меня... молодые женщины. Они принесли корзину со всем необходимым для пикника, мы сидели на крыльце с видом на озеро, где так хорошо пахло соснами, смотрели на воду, ели сандвичи. День труда миновал, так что большинство плавающих игрушек вытащили из воды и оставили на берегу до следующего года. В корзине была и бутылка вина, но я выпил совсем ничего. В сочетании с лекарствами алкоголь бил наотмашь: один стакан, и у меня заплетался язык. Девочки (молодые женщины) выпили остальное на пару и расслабились. Мелисса, вернувшаяся из Франции второй раз после моей неудачной встречи с краном (которая очень огорчила ее), поинтересовалась, у всех ли семейных пар за пятьдесят бывают неприятные периоды разлада. Ильза, младшая, начала плакать, привалилась ко мне, спросила, почему все не может быть, как раньше, почему мы (то есть ее мать и я) не можем жить по-старому.
Эмоциональный взрыв Лиссы и слезы Ильзы пусть и были не в радость, но шли от души. Эти реакции я помнил по тем годам, которые девочки провели в доме, где я жил вместе с ними. Эти реакции были столь же
