прославился своим талантом излагать истории, подобным дару знаменитой Шехерезады, что сам Людовик XV, услышав об очередном занятном случае, частенько требовал пересказать его остроумному придворному юноше, дабы к вечеру весь королевский чертог мог насладиться анекдотом в очищенном, как переплавленное золото, виде. Невольно польщенный и вдохновленный — да нет, просто вынужденный — проявить свое умение, Денон позабыл и думать о чарующей нимфе: помыслы о ней отступили подобно бесчисленным полкам, загнанным в море твердой рукой молодого генерала. Вместо этого он принялся перебирать архивы памяти в поисках подходящего рассказа и совершенно нечаянно (в ту пору ему еще не было известно, сколь жадно его собеседник искал экзотики, цели, миссии — предмета, которому он мог бы посвятить свою одержимую душу) выбрал одну восхитительно таинственную египетскую историю.
— Кстати, — начал он, — приходилось ли вам, дорогой генерал, слышать о чертоге царей в Египте?
Собеседник подался вперед.
— Царский чертог? Тот, что в Великой пирамиде? Разумеется!
— Нет, мой дорогой генерал, вы говорите о la Chambre du Roi, который прославлен по всему миру. Я же имею в виду la Chambre des Rois — чертог царей, известный как чертог вечности и куда более загадочный.
Молодой человек заметно напрягся.
— Как вы сказали — чертог вечности? Признаюсь, никогда о нем не слышал.
Денон удовлетворенно кивнул.
— Это произошло несколько лет назад. Будучи conseiller d'ambassade [22] в Неаполитанском королевстве, я приехал в Портику с дипломатическим визитом, и Франческо де Вегас, набросавший самый первый план раскопок, уговорил меня посетить руины Геркуланума.
(Вообще-то, насколько помнил рассказчик, он умирал от скуки в Неаполе и готов был на что угодно, лишь бы сбежать от лени, вина и устриц.)
— Возможно, вы слышали о том, что Геркуланум, как и соседние с ним Помпеи, погиб во время знаменитого извержения Везувия в семьдесят девятом году нашей эры. Нет слов, это было ужасно для местных жителей, но, к счастью для археологов, огромные участки города сохранились в первозданном виде. Среди уцелевших предметов обнаружилось множество бесценных манускриптов, большинство — на папирусных свитках, все еще намотанных на тонкие палки и разложенных по длинным полкам; казалось, они едва не лопались от желания поведать миру свои секреты, хотя и выглядели столь хрупкими, что могли бы разлететься от малейшего дуновения. Как я узнал, манускрипты перешли в руки падре Антонио Пьяджи, чудаковатого старика-монаха с беззубой улыбкой и трясущимися руками.
(На самом деле Пьяджи оказался на удивление подвижным и сметливым священнослужителем; Денон мысленно извинился перед ним за клевету.)
— Так вот, этот занятный старик, при всей своей дряхлости, собрал гениальное копировальное устройство: бережно закрепив на нем края манускрипта, можно было приложить к оригинальной надписи тонкий слой шелка, вымоченного в ликере, и древние буквы проступали на свет — впервые за сотни лет после извержения. Кое-что из этих сокровищ он показал и мне; я без труда узнал египетские мотивы, которые видел на стенах домов в районе раскопок, и наугад полюбопытствовал, не встречались ли ему рукописи, относящиеся к эпохе фараонов.
Денон, конечно, заметил жадный интерес, вспыхнувший в глазах молодого генерала, но не придал ему особенного значения. В ту пору Париж буквально сходил с ума от всего египетского: вспомним хотя бы фараоновские обряды, исполняемые в поддельных древних святилищах, и безмерную популярность гадальщиков на испещренных иероглифами картах таро.
— Тут, разумеется, монах разволновался, — продолжал рассказчик. — На какое-то время он замолчал, точно собирался с мыслями. Мне даже почудилась тонкая струйка пота у его виска. В конце концов старик решил, что видит перед собой человека, которому можно доверить секрет, и самым таинственным тоном поведал удивительную историю…
(По правде сказать, Пьяджи выложил все свои загадки столь будничным голосом, словно жаловался на подорожание сыра. Но для пущего впечатления Денон понизил голос до шепота. Генерал и художник будто бы отгородились непроницаемой стеной от шумного, переполненного людьми салона и очутились в безлюдном чертоге, куда не долетало ни звука).
— Старик признался, что сам он во время раскопок не находил египетских документов, но год назад некие монахи из Модены, наслышанные о его удивительном изобретении, явились к нему поздним вечером под покровом глубокой секретности. Они принесли с собой тяжелый сундук с висячим замком, открыли потайное дно и достали оттуда документ чрезвычайной редкости, только что найденный, по их собственным словам, в одном из древних подвалов, когда над ним обрушился пол. Как поведали необычные гости, манускрипт, написанный на латыни и греческом, был некогда спасен из Александрийской библиотеки, которая, как вы помните, сгорела дотла во время уличных боев, когда воины Юлия Цезаря захватили город…
— По версии Плутарха, — безотчетно поправил его молодой генерал, впервые за последние несколько минут решившись подать голос. — Другие историки утверждают, что библиотека была уничтожена в третьем столетии, а то и в двенадцатом.
— Да, я об этом слышал, — солгал Денон, вспомнив, что следует быть осмотрительнее. — Между тем монахи бережно развернули исключительно хрупкие свитки, и Пьяджи принялся за работу. Несколько долгих часов он хранил гробовое молчание и не задавал вопросов до самой последней минуты, когда величие находки сделалось ясно как день. «Но это же, — произнес он дрожащим голосом, — это же не что иное, как утерянный манускрипт „Эгиптики“!»
Молодой генерал вмешался снова:
— «Эгиптика»? Энциклопедия Древнего Египта?[23] Та самая, на которую опирался Цеца,[24] когда создавал свой нетленный труд?
— Видимо, да, — подтвердил Денон, хотя, безусловно, впервые слышал это странное имя. — Надо признать, глазам доброго падре предстало далеко не все, поскольку сам документ был не слишком велик и к тому же грешил пробелами, однако, перенося разрозненные слова на шелк, монах сумел различить несколько упоминаний о так называемом чертоге вечности. Разумеется, Пьяджи уже доводилось слышать о роскошном чертоге, денно и нощно охраняемом свирепыми стражами, хранящем, согласно бесчисленным легендам, секреты человеческого счастья, всех минувших и грядущих веков и другую космическую информацию, предназначенную исключительно для ушей фараонов. Старик знал, что многие короли, императоры и калифы пытались найти это место, подобно тому как прочие искали священный Грааль, и всегда под покровом строжайшей тайны. Считается, что за последние две тысячи лет по меньшей мере некоторые великие исторические фигуры были допущены лично к его секретам.
— Кто? — спросил молодой генерал. — Какие фигуры?
— Август Цезарь, — радостно сообщил Денон. — Клеопатра, Александр Македонский.
— Македонский?
— Так гласит легенда. Дело довольно щекотливое — о нем по сей день перешептываются в высочайших кругах. Честно сказать, я и сам имел отношение к подобным слухам в ту пору, когда служил при дворе Людовика Пятнадцатого, хотя и никогда не придавал им большого значения. Но там, в Геркулануме, я повстречал человека, который своими глазами видел письменное свидетельство, к тому же полученное из первых рук.
— А может, этому падре, — вмешался молодой генерал, явно заинтригованный рассказом, — удалось разгадать и место расположения чертога?
— Пьяджи копировал фрагменты в бессистемном порядке, да и те у него забрали монахи, чтобы спрятать обратно в сундук, покуда старик не увидел слишком многого. Но прежде чем гости растворились в зимнем рассвете, он все-таки не удержался и спросил, что они собираются делать с обнаруженным сокровищем. Можете ли вы представить, каким был ответ?
Генерал энергично помотал головой.
— Монахи заявили, что намерены вернуть манускрипт на прежнее место — и запечатать навеки.
— Значит, никто ничего не узнал? Ни одна душа?
— Даже Папа Римский! — ответил Денон. — Они взвалили себе на плечи бремя ужасной тайны,
