поверьте.
— А что же тогда?
— Не бояться. Боли, смерти, неизведанного. Не знаю, начальства, — Ливнев улыбнулся. — Уметь анализировать, складывать воедино кусочки разного. И преодолевать препятствия. Любые препятствия. При этом раскрыть себя, работать смело, творчески, свободно. И наипервешая моя задача создать к этому все условия. Я многое даю людям, многое и спрашиваю.
— Матвей Нилыч, голубчик, — Тирашев понизил голос. — А есть все же, гм, какие-нибудь вещественные подтверждения?.. Ну, на что можно посмотреть?.. А то мы все вокруг, да около…
Ливнев помедлил с ответом, и, наконец, кивнул.
— Есть. Пойдемте!..
Плутая длинными переходами, Ливнев привел министра на подвальный этаж, остановился перед большой дверью, толстой цельнометаллической плитой, уже не декорированной дубовыми панелями. Вскочивший со стула молодой человек натужно отворил ее, звякнув хитрыми ключами, и остановился поодаль.
— Нешто золотой запас у тебя там, — Тирашев неодобрительно покосился на молодого человека; часовой, в понимании Александра Егоровича, должен на посту стоять. Но спросил министр так, чтобы разрядить атмосферу. Прекрасно понимая, что хранится за такой дверью не золото.
— Прошу! — Ливнев свернул в первую по коридору не то комнату, не то камеру. Решетка, перехваченная для прочности кольцами, вырастала из бетонного пола и уходила в высокий сводчатый потолок. В нос ударил острый неприятный запах, заставивший Тирашева брезгливо уткнуться носом в платочек. В дальнем углу на куче соломы, поджав под себя ноги, сидел некто, недобро блеснувший на посетителей белками глаз. Редкие жирные пряди, сползали по большому покатому черепу, широкие ноздри настороженно подрагивали, из-под длинной холщовой рубахи выглядывали огромные волосатые ступни.
— Мы окрестили его Попрыгун, — поведал Ливнев.
— Что это за диво? Это зверь?
— Внешне существо походит на человека мужского пола, но это не человек. Благодаря строению задних конечностей, может выпрыгивать на высоту до двенадцати аршин. Изловлен нами на Дальнем Востоке. Жил в лесу, питался мелкими грызунами, хватал белок и низко пролетающих птиц. Великолепно видит в темноте. Чрезвычайно хитер. На контакт идет крайне неохотно, из одежды признал только сорочку, да и то ценой наших неимоверных трудов. Брюки же рвет в клочья. Речевой аппарат не развит, но из разговора понимает много. Больше, чем показывает…
Словно в подтверждение слов Ливнева существо, пронзительно крикнув, сорвалось с места и взвилось под потолок, обитый чем-то мягким. Приземлившись, равнодушно повернулось к посетителям спиной и принялось вычесывать в подмышке длинными пальцами с крепкими черными ногтями.
— Откуда же это… Оно… Взялось?..
Ливнев развел руками.
— Может, продукт мутации. Может, неизвестный науке вид живого существа… А может, перед нами грех человеческой самки и зверя…
— Тьфу, ты! — Тирашев перекрестился. — Прости Господи…
— Никак не реагирует ни на святое распятие, ни на образа и равнодушен к святой воде. Наш следующий… э-э… гость. Прошу!..
В помещении царил полумрак, крохотное оконце забрано плотной шторкой. От пятерки толстых свечей в подсвечнике по углам метались тени. Стол, кровать с тумбочкой, зеркало и кресло с высокой спинкой: обычная меблированная комната, если бы не все та же вмурованная в стены решетка с толстыми прутьями. В кресле сидел молодой человек, пергаментно бледный, с заострившимися скулами, он уставился на вошедших немигающим взглядом. В черных, неестественно больших зрачках его плясали, отражаясь, огоньки пламени, и от этого Александру Егоровичу сделалось не по себе.
— Здравствуй, Йохан.
Молодой человек не ответил, лишь вздохнул, от чего колыхнулись темные, ниспадающие до плеч волосы.
— Что ты читал сегодня?
— Все то же, — Йохан разлепил тонкие бескровные губы. — 'Фауста', — он отбросил на кровать пухлый томик, раскрытый на середине. — Что еще может читать вампир?
Слова выходили у него с каким-то шелестящим присвистом, словно змеиная кожа скользила по камню.
— Вампир?! — Тирашев отшатнулся.
— Чесночные котлеты, — парировал Йохан, брезгливо подернув щекой.
— Он боится чеснока! — министр вцепился Ливневу в рукав.
— Не боюсь, — прошептали тонкие губы. — Противно…
— Йохан, прошу, повежливее.
— А что ты мне сделаешь, Ливнев? — Йохан вскочил, приблизился одним кошачьим прыжком и склонил голову на бок. — Убьешь? Сделай милость!.. Что может быть хуже такой жизни? Я гнию здесь заживо, я подыхаю! За что?! — Йохан вцепился в прутья так, что те скрипнули. — Меня таким сотворил Бог! Бог!! Бог!!!
Ливнев остался спокоен. Йохан сложил руки на груди и демонстративно отвернулся.
— Я голоден, — произнес он.
— Я знаю, — Ливнев кивнул и крикнул он в приоткрытую дверь: — Вортош!
— Харчи вурдалаку! — прозвучала команда где-то в глубине коридора. Появилось трое молодых людей, вооруженных револьверами, выжидающе остановились.
— Йохан, порядок тебе знаком, — проговорил Ливнев. Вампир послушно просунул в отверстия решетки запястья, на которых тотчас сомкнулись толстые стальные обручи. Наружная дверь камеры закрылась, в лицо Йохану уставились два револьвера и только после этого за решетку, отперев несколько замков, шагнул человек с подносом в руках. Поставил на стол графин, на треть наполненный густой темно- красной жидкостью, тонкостенный бокал, положил рядом белоснежную салфетку и удалился.
— Человеческая, — шевельнув тонкими ноздрями, прошептал Йохан.
— Кровь донора, — пояснил Ливнев потерявшему дар речи Тирашеву. — Если туго с человеческой, потчуем свиной или говяжьей.
— Отпусти меня, Ливнев, — прошелестел Йохан. — Отпусти. Клянусь, ты никогда меня не увидишь!
— Я сожалею, Йохан, — Ливнев опустил глаза и вышел.
Следом выкатился Тирашев, промакивая взопревшую лысину платочком.
— Чудны дела твои, Господи, — пробормотал он. — Такой симпатичный юноша… Жаль же его, право, жаль!.. Неужели он и в правду?.. Вампир?..
— Ну, а как прикажете называть человека, предпочитающего обычной пище кровь? Его желудок отвергает привычную нам еду. Йохан не переносит солнечного света и серебра. При всем прочем, ловок, силен, образован, изыскан. Окончил медицинский факультет Сорбонны, знает пять языков. Многое отдал бы, чтобы люди были такими… Верите? — помолчав, продолжил Ливнев. — Я отпустил бы бедолагу на все четыре стороны. Какое мне, в сущности, дело до его аномалий? Я не стремлюсь насадить в мир справедливость. Нет! Справедливость у каждого своя… В надежде найти крупицы истины мы перерываем горы пустой породы, горы!.. Недавно, вот, случился курьез… Кладбище в одном уездном городишке пользовалось дурной славой. Такой дурной, что просто дурнее некуда. Дескать, и вопли оттуда душу леденящие, и покойники по ночам бродят… Такого наслушались – кровь в жилах стынет. Приезжаем, и правда, место зловещее, не то, что затемно, днем не по себе. Первую ночь, как будто все тихо было, а на вторую – полезли голубчики из склепов, мычат, воют…
— Ох! — Тирашев схватился за сердце. — Неужто правда?.. И что же дальше?
— Правда! — заверил Ливнев. — Истинная правда!.. Дальше?.. А что дальше? У меня ребята простые, мертвяки, так мертвяки. Повязали их всех за милую душеньку вмиг… Помяли немного… Оказались разбойнички. Пьяные в стельку, лыка не вязали. Добро свое прятали на кладбище… — Ливнев
