Здесь играла роль психологическая обстановка того времени, искреннее убеждение в том, что лучшей дорогой для юноши является участие в великих предприятиях нации, что напряжение всех физических и духовных сил — нормальное состояние человека. Культ «сильной личности», «сверхчеловека» зародился в Европе именно тогда. Авантюризм был модным словом положительного содержания, примерно однозначным современным «героизм», «самоотверженность».
Так возникла Калькутта, так она росла, втаптывая в черную грязь болот кости десятков тысяч индийцев, но и сотен англичан.
Вокруг форта Вильям возникли здания управлений имперского правительства, дворец вице-короля, а к северу начал расти индийский город с неизбежными узкими улочками, перенаселением, грязью и красками Востока.
Создание англичан и символ британской власти — Калькутта в конце концов вышла из-под контроля хозяев. В 1905 г., когда англичане разделили Бенгалию на две части, индусскую и мусульманскую, началось мощное, невиданное до той поры массовое движение в провинции, нашедшее отклик во всей стране. В столице колонизаторам стало неуютно, и центр британского владычества был перенесен в Дели. А рост Калькутты, стихийный и неуправляемый, продолжался. Она все более превращалась в национальную столицу бенгальцев.
Для такого громадного города она удивительно национальна. В этом отношении с ней может поспорить только Мадрас. Дели и Бомбей тоже отчасти принадлежат тем районам, в которых расположены: Северной и Западной Индии, но они все же слишком космополитичны, их население слишком многообразно, их влияние на индийскую политику и экономику слишком велико.
Конечно, Калькутта имеет общеиндийское значение. Однако характерные ее черты как города связаны прежде всего с тем, что собой представляет Западная Бенгалия.
Калькутта — важнейший порт Индии. Сюда по многоводной Хугли могут подниматься океанские корабли. У причалов стоят «все флаги», в том числе и наш. Порт — это, пожалуй, наиболее яркое свидетельство общеиндийского значения города.
Она — один из двух основных центров промышленности и финансов. Здесь живет крупнейший капиталист Индии Бирла. Он, правда, не бенгалец (а марвари), но большинство калькуттских фабрик сейчас находится все же в руках бенгальских капиталистов. И рабочие в Калькутте не многонациональны, как в Бомбее, а в основном бенгальцы. Калькутта неоспоримо столица индийской нищеты. Нигде больше вы не увидите многокилометровые ряды и кварталы хижин, вообразимых только в горячечном кошмаре, заливаемых в дождь потоками жидкой грязи и раскаленных в жаркое время.
Печальная история о том, как Бенгалия — страна с плодороднейшими почвами, былая житница страны — стала голодной, нищей областью, рассказывается очень просто. Англичане пришли сюда не для того, чтобы развивать производство, а чтобы пользоваться его плодами. Подавляющую часть продукта земли из года в год забирали у земледельца колонизаторы и насаженные ими заминдары (помещики). Белый бенгальский рис и серый джут в руках этих господ превращались в желтый металл и оседали в английских банках и в сокровищницах заминдаров, шли в торговлю и спекуляцию, на скупку земель, на основание предприятий по переработке тех же сельскохозяйственных продуктов. Никто серьезно не думал об улучшении доли крестьян, о борьбе с извечными врагами земледельца — болотами, засухой и наводнениями. Правящие круги лишь брали, ничего не давая взамен.
Бенгальские крестьяне даже среди индийцев, отличающихся незлобливостью и мягкостью характера, выделяются исключительной терпеливостью и трудолюбием. Население росло, а новых земель для распашки не осталось. Частные крестьянские участки все мельчали, пока не стали так малы, что даже не могли накормить семью, не говоря уже об уплате налогов, ренты, процентов ростовщикам.
Но пока земля родила, крестьянин все же жил (как жил, об этом лучше не спрашивать), оставался на своем поле, работал, как ему завещали предки, и если умирал, то умирал постепенно, вроде бы естественным образом.
Но и такая жизнь была завидной по сравнению с той, которая начиналась после стихийного бедствия. Низкая дельта Ганга — район, где земледелие основано прежде всего на использовании ежегодных муссонных дождей. А эти дожди очень капризны. Они должны идти с июня по сентябрь. Если они запаздывают — урожай выгорает, если они затягиваются — урожай гниет.
Когда ливень продолжается несколько дней — а тропический ливень способен на это, в чем мне не раз пришлось убедиться, — начинается наводнение, которое смывает не только посевы, почву, но и дома. И все это происходит не в отдельные неблагоприятные годы, а по существу ежегодно, то в одном, то в другом округе.
Лето 1968 г. было хорошим для урожая во всей стране. В прессе раздавались оптимистические голоса, предсказывавшие, что при столь же благоприятной погоде в течение двух-трех лет Индия сможет наконец- то обеспечить себя хлебом.
И в это же время, на тех же страницах сообщалось о наводнении в округе Миднапур, по существу разрушившем сельское хозяйство всего округа. По улицам Калькутты разъезжали грузовики, останавливаясь около храмов и на людных перекрестках. С борта машин хорошо одетые леди с мегафонами кричали о необходимости собирать средства в помощь жителям Мидпапура. В газетах ежедневно помещалась сводка, сообщавшая, сколько тысяч рупий собрано в фонд помощи пострадавшим от наводнения.
Такого рода организованная филантропия была каплей в море. В город хлынули десятки тысяч миднапурцев, надеявшихся найти в этом громадном муравейнике хоть какое-то пропитание. Их явное отличие от профессиональных нищих: смущение, когда они обращались с протянутой рукой к прохожим, даже то, что они не усвоили простой нищенской науки — просить должны не мужчины, а изможденные женщины и полуголые дети, — сразу бросалось в глаза и трогало до боли.
Но еще более потрясало то, что Калькутта отнеслась к бедствию безразлично — это случается постоянно, это просто черта жизни, здесь уж ничего не поделаешь.
И впрямь, короткая история Калькутты дает ей право на такое отношение к жертвам голода и стихийных бедствий. Человеческая чувствительность имеет свои пределы. Если даже не перечислять все «великие» голодные годы, начавшиеся еще в XVIII в., а вспомнить лишь 1942 год, когда Бенгалия пережила самый страшный голод, когда несколько миллионов людей умерли на улицах Калькутты, бросившись сюда в последней надежде вспомнить, что не проходит года, чтобы здесь не появлялись жители того или иного района — оборванные, просящие подаяния, невосприимчивость к страданию не может сильно удивить.
Индия тоже привыкла к вечному неблагополучию в Бенгалии. Уже после событий в Миднапуре в октябре вдруг обрушился ливень на северные районы штата. Около Дарджилинга горные реки вышли из берегов, начались обвалы, были разрушены сотни деревень, погибло более тысячи человек — несчастье, которое могло бы всколыхнуть всю страну, другую страну, не Индию. Меня уже не было в Калькутте, и я следил за событиями по газетам. Одновременно произошло землетрясение в Иране, погибло около 60 человек. Об этом сообщалось во всей иностранной прессе, Международный Красный Крест и организации Красного Креста отдельных стран выделили деньги и медикаменты для помощи пострадавшим. А индийское бедствие, гораздо более грандиозное, осталось эпизодом, индийцы не привлекли к нему всеобщего внимания. «В этой Бенгалии всегда что-то случается».
За годы независимости сделано много для улучшения сельского хозяйства, в частности для борьбы с засухой и наводнениями. Строятся плотины, которые должны сдерживать излишнюю воду во время сильных муссонов и направлять ее на поля во время засухи. Но Бенгалия, наиболее страдающая от этих бедствий область, по-прежнему менее других ограждена от них. Как и тысячу, как и сто лет назад, бенгальский крестьянин надеется лишь на своих богов да еще на Калькутту — в крайнем случае она прокормит. Вот и растут повсюду в городе (не только на окраинах) ряды трущоб, расцветает нищенство и проституция, контрабанда и спекуляция. Жить надо.
Калькутта, наверное, единственный в Индии город, где можно «все купить». Страна экономит валюту. Поэтому импорт иностранных товаров частниками ограничен, ввоз некоторых предметов роскоши запрещен вовсе. Но для местных торговцев запретов, кажется, не существует. Американские и английские сигареты, японская радиотехника, китайские авторучки — все можно найти на главной улице Чауринги (ныне улица Джавахарлала Неру) и на прячущемся на ее задворках гигантском Нью-Маркете.
Неприкрытая нищета, готовая, чтобы прожить, проявить чудеса расторопности, делает Калькутту
