первопричина. Так суждено: неболящее сердце не тронет сердца читательского.
И в серьезности слова, и в подборе сюжетов кто-то может усмотреть предчувствие беды. Думаю, это не так. Не беды. Предчувствие света. Его желание, превосходящее по силе все страхи и беды нелегкой и единственной жизни.
Перебегая с одной истории на другую, будто по камушкам через горную реку, нужно прислушаться и тогда можно уловить журчание живой воды. Ее в каждом рассказе — море. И надо же, вкусив её, — хочется жить! На родной земле, в родном доме, с родными людьми. Пусть смешными и неустроенными, но способными и готовыми любить. За то — автору сердечное спасибо! Нас так давно не писали с натуры, не глядели нам в душу. Конечно, мы — разные. Но хорошего в нас всё-таки больше…
Сколько будет: два плюс два?
Он показался поначалу забавным: подвыпивший, седенький мужичок с косо сидящими на крупном носу очками. Прочитывалось в нем случайное застолье и зуд к общению. В маршрутном такси, плюхнувшись на сиденье, мужичок разбудил весь салон вопросом: отчего народ грустный? Потом долго и дотошно выпытывал, идет ли маршрутка в нужный ему район. Удовлетворенный утвердительными ответами, затих на несколько минут.
Неустойчивый взгляд его из-под очков кланялся то в одну, то в другую стороны, пока, наконец, не примостился на двух смешливых мальчишках, хрустящих чипсами. Те, почувствовав себя объектами внимания, захихикали еще громче.
Мужичок улыбнулся себе. Потом добродушно заметил мальчику, доставшему бутылку кока-колы:
— Пить из горла — неприлично.
— А я пока ем, а не пью, — резонно произнес мальчик.
— Все равно: пить из горла — неинтеллигентно.
Мужичок укоризненно покачал головой и как-то потерянно блеснул очками. Беседы не получалось, и он ищуще огляделся вокруг. Но у остальных пассажиров, в основном, женщин, на лицах не обозначалась жажда общения. Напротив, некоторые, отвернувшись, смотрели в темное окно.
Мужичок вновь обратился к мальчишкам. Мало-помалу выяснилось, что они — веселые доверчивые собеседники, способные воспринять его таким, каков он есть, не осуждая и не идеализируя. Мужичок рассказал им о внуке-девятикласснике, который занимается футболом, мальчишки ему о том, что едут на секцию кунг-фу.
— В школе — двоечники, наверное, — поддел мужичок.
— Нет! — в два голоса опровергли мальчишки. — Я — отличник! — гордо сообщил «кокакольный» и указал на другого. — А брат — хорошист!
— Сколько будет: шесть плюс шесть? — строгим голосом дал задание мужичок.
— Двенадцать! — радостно протянули мальчишки и, включившись в игру, ввернули свой вопрос. — Чему равняется два плюс два умножить на два?
Мужичок подтолкнул пальцем очки на переносице и, попытавшись придать лицу лукавое выражение, неожиданно ответил:
— А сколько угодно?
— Это как? — опешили мальчишки.
— А так! — мужичок взял нравоучительный тон. — Сколько вам угодно, чтобы было? Пять, шесть, семь, восемь? Столько и будет.
— А вам сколько угодно? — нашелся «кокакольный».
Мужичок чуть смутился, потом брякнул:
— Восемь.
— Вот и нет! Вот и нет! — загомонили мальчишки. — Первое действие: умножение! Шесть!
— Пусть так, — неохотно согласился мужичок.
Водитель, обернувшись, сказал, что подъезжает к месту, которое нужно было пассажиру. Мужичок рассыпался в любезностях. Уже готовясь к выходу, он погрозил пальцем «кокакольному».
— Ты меня не проведешь, хулиган! Не так отвечать надо, понял? На «два плюс два» надо отвечать: а сколько угодно? Прогибаться надо, разумеешь, дурья голова?
Дверца за ним захлопнулась, но мужичок через стекло еще раз погрозил пальцем мальчишке. Губы его дрогнули и снова, уже глухо, выкрикнули:
— Прогибаться надо, запомни!
Братья хихикнули на это и тотчас стали проигрывать между собой ситуацию со «сколько вам угодно?». Один изображал себя, другой — учительницу, недоуменно поднимающую бровь. Это их веселило до самой остановки.
Из пассажиров к мальчишкам больше никто не приставал. Те, кто был свидетелем разговора с мужичком, все также увлеченно рассматривали пейзаж за окном. Те, кто заходил вновь, не интересовались ничем, кроме собственных насущных проблем. Такси двигалось по своему маршруту, и по своему маршруту двигался каждый сидящий в нем.
Вперед — к возвращению!
Не так давно специалистами Санкт-Петербургской академии последипломного педагогического образования был проведен опрос выпускников школ на предмет оценки современной социальной ситуации. Светлому будущему был задан вопрос: «В каком обществе вы хотели бы жить?» И вот как распределились мнения молодых людей: 6 % из них решительно все равно, в каком обществе существовать, 5 % видят себя в обществе, построенном на социалистических принципах, 7 % — в обществе, построенном на капиталистических принципах. Большой процент — 30 % — принадлежит молодежи, желающей жить в обществе, соответствующем российским традициям. Казалось бы, есть повод для радости. Но… эти же 30 % молодых людей на просьбу объяснить, что такое общество, соответствующее российским традициям, ничего не смогли ответить. По причине полного незнания. Налицо, как сказали бы ученые-социологи, ценностная неопределенность, мешающая четкому представлению о картине жизни.
Конечно, картина жизни, как мозаика, складывается из множества деталей, и одной из мозаичных подсказок, мне кажется, может служить книга. Хотя бы потому, что она концентрирует, обобщает, делает выпуклым чей-то жизненный опыт. Книга — это пульсация крови в таком огромном организме, как общество. И книге, которая способна в какой-то мере стать путеводителем в мире потерянных ценностных ориентиров, и которую можно определить, как фонтанирующую кровью, суждено было появиться. Впрочем, пульсация мысли и чувства в ней не могла не обнажиться, поскольку автор сборника рассказов «Первая леди» (Москва, «Алгоритм», 2007) — поэт Валентин Сорокин. «Первая леди» наполнена эмоциональностью и образностью, и что, пожалуй, присуще только перу писателя-поэта, и тот и другой стилистический компонент зачастую переплетаются. Если, к примеру, в рассказе «Митька-Ручей» есть сердечное откровение: «Годы не бегут, как мы в детстве, и не летят, как Митькин корабль над землею, годы мигают: мигнут, мигнут, мигнут — и ты седой». То в рассказе «Коршун» орел выступает олицетворением недоброго начала: «Орел — повис надо мною, высовывая, как шасси, лапы, и пошевеливая когтями. Глаза его, красные, вращались и вспыхивали, красные и дурные. Навис — и снижается, снижается. Камни шевелятся, и трава, как суслик, свистит».
Но что путеводящего в названной книге? Как она может помочь тому, кто хотел бы жить, не отрекая сердца от России? На мой взгляд, книга «Первая леди» отразила доброе количество человеческих судеб, чье жизненное пространство совпало со значимыми событиями в стране. В частности, многие рассказы Валентина Сорокина посвящены перестроечному и постперестроечному периоду («Сторублевая курица»,
