страхе попрятались. Между тем на крыше меланхолический мужчина в макинтоше глядел в бинокль в воображаемую даль; другой (видом совершеннейший Пьеро, во фраке и с бабочкой), цепляясь за бутафорскую трубу, прижимал к себе урну, какие используют в колумбарии. Послышался хриплый и срывающийся женский голос (бывшее меццо-сопрано), пытающийся изобразить арию Далилы из Сен-Санса, тот, кто держал урну, улучил минуту, открыл крышку, стал сыпать в партер мелко порезанную легкую черную бумагу, которую тут же подхватил ветер. Обе фигуры на крыше были призраками, и призрачным был женский голос, поющий неизвестно где. Фотограф спохватился: он вспомнил, что давешняя старуха в кресле в комнате с закрашенными зеркалами — знакомая ему старуха, умершая, правда, давным-давно. А эти двое на крыше ясно напоминают лица из старого семейного альбома.
И загорелась над ним театральная вифлеемская звезда.
Две молодые женщины натуральными совковыми лопатами разгребали ватный театральный снег. И спали двое младенцев в стоящих здесь же колясках. Маленький игрушечный поезд бесконечно пересекал бескрайнее снежное пространство; снег шел все гуще, в больном свете позднего зимнего рассвета электрически мерцали зарешеченные окна тюрьмы неподалеку; высоко в холодном небе летел самолет, моргая слезящимися красными сигнальными огнями; и будто от пения хора слабо колебалось пламя церковных свеч, теплые блики ходили по золоченым окладам икон, умирали в зарослях вечно цветущих искусственных томных цветов. И не вспомнить было, откуда он знает эту тюремную тоску темного зимнего утра, откуда помнит уют и защиту теплых церковных стен; и не понять, отчего слезы сами собой набегают на глаза.
Крупный брюнет в халате факира и чалме, напоминавшей режиссершин тюрбан, подмигнул фотографу, отогнул полу своего одеяния, из-под нее показался средних размеров рябой петух и прокукарекал три раза. Пронесся в своем кожаном пиджаке помощник и заместитель, улучил мгновение вечного своего порхания, чтобы похлопать фотографа по плечу, прошамкал:
Пол качнулся под ногами фотографа, как если бы он сидел в ладье. Прозвенел первый звонок. Он увидел, что посреди сцены стоит его кофр. Со странным чувством шел он по проходу, поднимался на несколько ступенек на сцену, перешагивал темную линию рампы. Перешагнул, обернулся, занавес плотно сдвинулся у него за спиной.
Он, торопясь, открыл кофр, который показался ему на удивление легким. Обрывки ткани лежали в нем, цветные тряпицы и деревянные чурки, старинный рисунок, красная капроновая лента, газетные вырезки, шерстяной полосатый чулок, зеркальце и фотография Северного полюса. Но под всем этим он нащупал камеру, извлек, она оказалась совсем невесома, будто склеена была из картона. Фотограф захотел проверить — действует ли механизм, нажал на спуск, из камеры вылетела птичка и уселась на ветке бутафорского дерева. И он вспомнил, что когда-то в детстве была у него подобная игрушка, изображавшая фотоаппарат, с пластмассовой птичкой, выскакивавшей на пружинке. Но эта — была живая, она свила себе на ветке гнездо и снесла яйцо.
В зале послышался шум. Там шаркали и сморкались, там громко переговаривались в поисках своего места. Звонок прозвенел второй и третий раз, спектакль начинался. Наконец занавес поплыл в стороны, раздаваясь, и фотограф понял, что в яйце, которое снесла птичка, выпорхнувшая из его картонной камеры и устроившая себе гнездо на ветке театрального дерева из папье-маше, оказалась его душа.
Примечания
1
Мы смело пользуемся в нашей работе терминами «мать», «отец» и т. п., т. к. они прочно вошли ныне в обиход отечественного фотоведения.
2
О проблеме взаимозамещения понятий «мать» и «отчизна» существует обширная литература. Сошлемся хотя бы на известный анализ сна Цезаря на берегу Рубикона, а также напомним читателю тот факт, что пресловутый Эдип был не только сыном и мужем, но и царем.
3
Ни приговора суда, ни административного постановления по этому делу в архиве не обнаружено; скорее всего, мальчик ошибается — его бабушка по делу не привлекалась; сразу после ареста мужа и приведения приговора в исполнение, она покинула Москву по собственной воле по причинам личного хар- ра.
