— Возможно, если она получит хороший урок от мужа, то подумает дважды, прежде чем приставать к незнакомым мужчинам, как это случилось со мной.
— Малком, ты же не проявишь такую жестокость, что сообщишь мужу о ее недостойном поведении. Ей может страшно влететь.
— Лучше сейчас, чем потом, когда она успеет нарушить все свои брачные обеты.
— Но Малком, это не смешно. Мы же не знаем, что из себя представляет мистер Лоуренс. Он может оказаться из тех, кто прибегнет к насилию. Ты же не хочешь, чтобы из-за тебя Хоуп получила синяк под глазом.
— Магерит, не смеши меня. Хоуп капризная, заносчивая, испорченная до мозга костей маленькая шлюха.
— Тем не менее почему бы не подумать пару дней, прежде чем поступить так опрометчиво? — настаивала Маргерит, отрезая ему кусок пирога.
— Не пойму, почему ты вообще должна беспокоиться об этой шалунье. Мм, как вкусно. Однако пирог очень жирный, — неодобрительно сказал он.
— На этот раз ты можешь себе это позволить, — нежно заметила она, наливая чай. — Ты уж точно израсходовал дневной рацион калорий, пуритански отказавшись насладиться прелестями Хоуп Спенсер.
— В одном кусочке пирога, должно быть, не меньше тысячи калорий, — предположил он.
Маленькое зернышко похоти, посеянное Хоуп в мозгу Малкома, за одну ночь дало такие всходы, что следующим утром он проснулся от страшной эрекции. Ему снились ее светлые волосы. Настал очередной дождливый день. Маргерит спустилась вниз и заваривала кофе. Он вздрогнул и встал, напрасно стараясь сложить в одно целое неуловимые эпизоды сна, которые быстро выветривались из его головы.
Малком принял душ и, пребывая в крайнем волнении, оделся, желая лишь одного — прямиком отправиться в книжный магазин и потребовать все, что ему вчера предложили просто так.
— Пожалуй, схожу за слойками, — сообщил он Маргерит, направляясь к двери.
— Хорошо, дорогой, — раздался из кухни ее голос.
Малком шагал под большим, черным зонтом, надеясь, что Слоуна все еще нет в городке и Хоуп заправляет магазином. Он застал ее одну, одетую в белую блузку и джинсы под рубинового цвета фартуком. Она натирала старинную кофемолку для «эспрессо» и подпевала песне «Смешное лицо» из альбома 1924 года, звучавшей из патефона «Виктрола» в углу.
— Мистер Бренвелл! — воскликнула она, покраснев, когда он вошел в магазин.
— Здесь есть кто-нибудь? — спросил он, оглядываясь кругом.
— Нет.
— В таком случае мы закрываемся на обед, — заявил он, переворачивая вывеску на витрине и запирая дверь. Затем он подошел к бару «капучино» и за руку вытащил ее из-за него.
— Нам надо закончить одно дело, — сказал он, таща Хоуп в глубь магазина, за задний прилавок в кабинет, где он положил ее на кожаный диван, затем запер дверь.
— Мистер Бренвеел, что вы такое задумали?! — воскликнула она, вскакивая. Но он снова уложил ее на диван и сел.
— Я взвесил все вами сказанное и подумал, что было бы сумасшествием хоть на мгновение удерживать себя от желания выпороть вас.
Сказав так, он взял ее за руку и сразу положил себе на колени. Тесемки темно-красного фартука красиво обрамляли ее попочку в джинсах, так что округлые ягодицы хотелось стиснуть, чтобы оценить их по достоинству.
— Мистер Бренвелл, вы сегодня совсем другой! — воскликнула она, в душе радуясь, что надела свои новые темно-синие джинсы, рассыпавшиеся длинные светлые волосы выглядели особенно красиво, пока она лежала на его сильных бедрах.
Он начал шлепать ее короткими, согревающими ударами, достаточно сильными, чтобы Хоуп начала стонать.
— Я все обдумал и понял, что вы заслуживаете не одну порку и не только от своего мужа. Так что я в некотором смысле делаю благое дело.
Теперь удары ложились медленнее и тяжелее. Джинсы впитывали тепло, но он почувствовал, как жар пробивается сквозь них. Набравшись опыта в покорном поведении, Хоуп быстро оказалась под гипнотическим воздействием сыпавшихся на нее ударов и прекратила стонать.
— Поднимитесь, — приказал он, и когда она послушалась, расстегнул пуговицы и молнию ее джинсов, ловко засунул руку в ее трусики и рукой взял срамные губы. Затем, прижав руку к холму Венеры и щели, он продолжал шлепать ее через джинсы.
— Боже мой, что вы делаете?
— Хочу почувствовать, как вы увлажнитесь.
— О! Как вы смеете! — Она попыталась избавиться от его руки, но он крепко держал ее. Еше пять или шесть ударов упали на ее обтянутую джинсами попочку.
— Не ерзайте. Уже поздновато разыгрывать из себя недотрогу.
Хоуп не знала, произносить ли ей «ай!» или «ай! ай! ай!», — когда он нежно вцепился пальцами в ее росистые завитушки на лобке и одновременно смачно шлепал по заднице. Он шлепал ее сильнее и быстрее, держа срамные губы в другой руке. Наконец он скользнул одним тонким пальцем в ее влагалище, губы которого тут же сомкнулись вокруг него, словно влажные бархатные ножны. В тот же момент он рывком стащил с нее джинсы вместе с тонкими белыми трусиками, обнажая шелковистые порозовевшие ягодицы.
Прекратив возбуждать Хоуп, он крепко держал ее за талию и решительно продолжал шлепать, обрушивая на маленькую, круглую попочку не один десяток резких ударов.
Хоуп покорно терпела, зачарованная его жесткой, но чувственной техникой исполнения. Она наслаждалась тем, как он работал руками, развел срамные губы, затем снова прижал ее к своим оливкового цвета саржевым брюкам.
Затем он пошел еще дальше, намеренно раздвинув порозовевшие ягодицы, и шлепал между ними.
Она невольно затаила дыхание, пока он шлепал по ее заднему отверстию.
— Я думал о вас всю ночь, — наконец признался он.
Она заерзала, и крохотная цель исчезла. Она извивалась и вертелась, выскользнула из цепких рук Малкома и уселась прямо на его коленях.
— Вы думали обо мне?! — воскликнула она, обвивая руками его шею и прижимаясь щекой к ней. — Спасибо, что сказали мне об этом! Я подумала, что вы презираете меня, когда вчера ушли отсюда.
— Мне хотелось свернуть вам шею.
— Вы хотели сказать моему мужу, что я оскорбила ваши благородные чувства. — Она улыбнулась, спрыгнула с его колен и натянула джинсы.
— В самом деле, я не собирался так поступать.
— Правда? Я была уверена, что вы это сделаете, пошла домой и во всем призналась Дэвиду.
— Я уверен, что вы ничего подобного не сделали!
— Вам не следует быть таким самоуверенным. Я все равно рассказала бы ему. Может, через день, может, через неделю. Но я выболтала бы все.
— И что было дальше?
— Я вам лучше не скажу.
— Правда, как он воспринял все это? Мне интересно, как другие мужчины реагируют на такое поведение.
Хоуп пригладила свой фартук и волосы перед зеркалом арт-деко.
— Что ж, в отличие от вас Дэвид не лишен чувства юмора. Хотя, по его мнению, мне досталось поделом за то, что считаю себя неотразимой.
— И он больше ничего не сказал и не сделал?
— Неужели я должна признаваться в том, как муж наказал меня?
Она так красиво надула губки, что он не устоял перед порывом взять ее в свои руки и поцеловать в полные красные губы.
Хоуп не могла отдышаться, когда Малком наконец отпустил ее.
