волнуйтесь! Егорушка у меня… Он у папы моего сейчас… С ним все в порядке, не волнуйтесь! Я ушла, он спал…
– Кира, спасибо тебе… – прошелестел из-под бинтов голос Стаса, и она вздрогнула вмиг от этого голоса, и снова давешний колкий ручеек побежал по позвоночнику, и пришлось поежиться слегка – ну не вовремя же! – и сглотнуть от волнения, и улыбнуться дрожащими губами…
– Да ладно, чего там! – махнула она рукой легкомысленно. – Я потом тебе все расскажу, ладно? Когда поправишься…
– Кира, а… их поймали, этих подонков? Ты не знаешь? А вдруг они за Егорушкой вернутся? – тихо прошептала ей в ухо Ирина Васильевна и осторожно скосила глаза в сторону сына.
– Сейчас узнаем… Дайте мне ваш телефон, я позвоню!
Мобильник Ирины Васильевны долго и нудно изводился на длинные гудки. Не брал Степан Григорьев трубку. Кира упорно ждала – в прошлый раз он так же долго ее не брал… Потом, услышав в трубке знакомый голос, протянула от неожиданности:
– А-а-а… Саня, ты, что ли? А… Я и не тебе вовсе звоню… А ты как там…
– Ну, ты и тупая, Кирка! Даром что отличница! За что тебе только диплом красный дали! Я как приехал сегодня, мне братан все уши про тебя прожужжал… Ты, кстати, куда делась-то? Он звонил тебе, звонил…
– Да у меня батарея в телефоне села, Сань! Ты прости – ничего не соображаю! Я и забыла уже, что ты ему брат… А где он, Саня?
– Да тут, по хозяйству… Я ж тебе говорил – мы дом строим! Ну вот… Да ты не волнуйся, Кирка! Поймали твоих бандюганов, уже в кутузке сидят. Так что можешь спать спокойно, никто твой покой не порушит!
– Погоди, Сань… А с ними же там женщина еще была! Ее что, тоже взяли?
– Нет. Женщину не взяли. Она улетела.
– Точно улетела?
– Ну да… Степка сказал – точно… Еще и скандал там закатила, и анафемой всех успела покрыть… Кирка, а они к тебе с какого боку относятся, эти люди, я не понял? Чего ты в это дело так въехала? Тут что- то личное, да?
– Точно, Саня. Ты угадал.
– Любовь-морковь?
– Ну все, Сань… Не любопытничай, ладно? Все, пока! Спасибо за хорошие новости…
Он еще что-то пытался проговорить ей в трубку – торопливое и насмешливое, и пришлось быстро и невежливо отключиться. В самом деле, не обсуждать же с Саней по телефону эту свою… морковь! Ничего. Он не обидится. Он парень простой, к вежливым городским реверансам привыкнуть не успел. Протянув мобильник Ирине Васильевне, она улыбнулась, проговорила устало:
– Ну вот и все… Слышали? Улетела Татьяна. Выходит, мы эту войну выиграли…
– Спасибо, Кира… – снова прошелестел из-под бинтов голос Стаса.
– Ой, ну заладил – спасибо да спасибо! – присела она перед ним на корточки так, чтоб заглянуть в глаза поближе. Вернее, в один глаз, оставленный на свободе и бинтами не закрытый. Хотя и он был в таком состоянии, что лучше и не заглядывать, – верхнее веко припухло, затекло нехорошей багровостью и прикрывало глазное яблоко практически полностью. Но он ее видел – это она совершенно точно знала. Вернее, чувствовала. Даже то чувствовала, как ему хочется улыбнуться ей навстречу разбитыми вдрызг губами…
– Всю морду лица попортили мне, сволочи! – вдруг тихо, насмешливо проговорил Стас и впрямь попытался улыбнуться. – Буду теперь со шрамами ходить. Ты как считаешь, они и вправду мужика украшают, или просто болтают так?
– Не знаю, Стас. Может, и болтают. А может, и правда такие мужики больше ценятся. Ты мне лучше другое объясни, мужик ты мой со шрамами…
Голос ее дрогнул, пресекся от неловкого спазма в горле, и она сглотнула его торопливо и замолчала, кинув короткий виноватый взгляд на Ирину Васильевну.
– Ой! Я же хотела к врачу еще в ординаторскую сходить! Совсем забыла! – торопливо-деликатно подскочила та со своего стульчика и, обернувшись к Кире уже от дверей, проговорила: – Кирочка, ты посиди с ним, посмотри за капельницей, ладно? Я сейчас! Я скоро!
Усевшись на ее место, Кира снова наклонилась к Стасову лицу, тихо заговорила, продолжая начатую фразу:
– Объясни мне… Ты и правда сегодня уехал бы вот так… меня не увидев? Оставил бы на память свой мобильник и уехал? Исчез, растворился, и все?
– Не знаю, Кира. Хотя… да, наверное, я так бы и сделал. Понимаешь, мама твоя… Она так нервничала! Так искренне за тебя просила… Она сказала, что у тебя свадьба скоро. Чтоб я тут же исчез. Немедленно и бесповоротно. Потому как свадьба эта не просто так свадьба, а она для тебя особое какое-то там значение имеет. Чуть ли не всю твою дальнейшую жизнь определяет, что ли…
– Господи, Стас! Ну как ты мог… – охнув, прижала она к лицу сложенные ковшиком ладошки. – Значит, мама тебя попросила и ты ее послушал? Свадьба у меня, значит? Которая мою жизнь определяет, да? Какой же ты идиот, Стас! А я думала… Вот дура… Ну как, как ты мог…
– Прости меня, Кира.
– Да что – прости! Я думала, ты все понял… Я… я же люблю тебя, а ты… Дурак ты после этого, а не мужик со шрамами…
– Точно. Только дурак и умеет за два дня так влюбиться, чтоб всякому дурному слову поверить. Выходит, я точно дурак. Со шрамами… Слушай, а может, у нас и это… третье обстоятельство совпадет, а? Может, и в этом нам тоже вот так, с ходу, повезет?
– Не поняла… О чем ты? – удивленно уставилась на него Кира.
– Как о чем? Ты ж сама толковала мне про триединство, про несовпадающие компоненты… Вот смотри – секс у нас с тобой получился… Ведь получился?
– Ну, не то слово… – стыдливо улыбнулась Кира.
– И любовь у нас с тобой тоже есть, как выяснилось. Так что давай уж и третье обстоятельство осуществим…
– Какое?
– Как это – какое? Третье! Которое «замуж» называется! Может, при этом и дураками триедиными будем, но пусть уж дураками счастливыми… Ты как, согласна?
Ключ повернулся в замочной скважине тихо, и дверь тоже открылась тихо – можно скользнуть в щелочку, прикрыть ее за собой и присесть, пока никто ее не увидел, на низенькую скамеечку в прихожей, и дотронуться еще раз мысленно до поселившегося у нее внутри счастья. Кире казалось, что оно было именно таким вот, осязаемым, теплым и нежным, и его можно было погладить, пошевелить, и оно потянется в ней сонно и капризно, заставив ее задохнуться и потянуть губы в улыбке. Как там, в больничной палате, где она, как та счастливая дурочка, десять раз повторила одно и то же – да, да, да… Конечно же да! И не пойдет она в этот «замуж» – она в него бегом побежит! Чего зря спрашивать-то…
Из-за закрытой двери кухни доносились, переплетаясь неразборчивыми словами, два голоса – отцовский и Егоркин. Она подалась корпусом вперед, прислушиваясь…
– … Ну, давай еще ложку, снова за папу… За маму, я понял, ты не хочешь кашу есть… Вот так, вот так, аккуратно…
– Надо говорить – аккуранто! – звонко поправил отца Егорка. – Так же лучше звучит, правда?
– Ты думаешь? – со взрослым сомнением протянул отец.
– Ну да! Так же звонче получается! Вот говоришь «аккуратно» – и не звенит. А говоришь «аккуранто» – и звенит! Не слышишь, что ли?
– Ну как же, слышу, конечно! И правда звенит! – покладисто согласился отец. – Давай открывай рот пошире…
Кира, похихикав про себя, поднялась со скамеечки, шагнула к двери, открыла и улыбнулась им навстречу, опершись о дверной косяк плечом – ноги уже не держали.
– Привет, а вот и я… Как тебе каша, Егорушка? Небось вкусная? Давай ешь, завтра к папе в гости с тобой поедем…
