тусовщиц, постоянно присутствующих во всех возможных местах появления богатых и знаменитых, умненькой, милой, с окончательно не забубёнными мозгами и одной целевой направленностью — поимка богатенького папика.
Он женился на Ирине четыре года назад, устав от череды барышень из данного отряда, обязательным соцпакетом прилагающихся к бизнесменам его уровня, кочующих с одного вип-ме-роприятия на другое.
Она ему понравилась и показалась не настолько испорченной конкретностью цели и осознанием собственной исключительности, неизменно наступающим при постоянном присутствии около сильных и известных мира сего.
Ему хотелось детей, семьи, домашности.
Ирина очень старательно делала вид, что ее не интересуют его деньги, не менее старательно, по всем инструкциям съема богатых мужиков, отказывалась от дорогих подарков, делая упор на разухабистый секс, намекала, печально вздыхая, на любовь к нему как к мужчине и личности, с отрывом от его благосостояния.
Он усмехался про себя, видя все эти заходы, и даже иногда верил ей, зная все наперед, принимал участие в постановочном спектакле.
Как-то после нескольких тонких, как ей казалось, намеков на женитьбу, прямолинейных, как танковая борозда, для его знания жизни и людей, лежа на разворошенной кровати, наблюдая за ее одеванием, он, неожиданно для себя, решил: «А почему бы нет?»
— Ты хочешь за меня замуж? — лениво поинтересовался Дмитрий Федорович.
Она вдевала в ухо серьгу, стоя перед зеркалом. Он с удовлетворением наблюдал в зеркальном отражении метаморфозы ее лица, как смену кадров — удивление, ошеломление, испуг, робкая надежда, переполох и наконец маска спокойствия.
— Хочу. — Она повернулась к нему, забыв убрать руки от уха, так и не вставив серьгу в дырочку на мочке: — Ты же знаешь, я тебя люблю и хочу за тебя замуж.
Конечно, он сволочь! А кто спорит!
Он развлекался, посмеиваясь, испытывая, до чего она готова дойти в своем жгучем желании получить его в законные мужья.
— Сейчас заедем в загс, подадим заявление, а завтра распишемся. Никаких торжеств и родственников. Только ты и я, в свидетели возьмем моих охранников. Заедем в ресторан, посидим выпьем. Ты согласна?
— Да. Согласна!
— Вот и хорошо! — Он рывком поднялся с кровати и, направляясь в душ, дал еще одно распоряжение, холодным, не терпящим возражений тоном: — Купи платье. Не белое, не длинное. Простое.
Конечно, сволочь!
«Вот такая «фисгармония!» — как говаривал его мичман Носков.
Глоток коньяку, затяжка дымом сигареты — тошно до рвоты!
С чего бы?
Он все знает про себя и свою жизнь. Он циничный, битый-перебитый, просчитывающий людей, их резоны и расчеты в секунды, умеет ударить и держать удар, давно, миллион лет назад, закованный в надежную железобетонную панировку от любых эмоциональных уколов и нападений, расчетливый, жесткий, хладнокровный мужик.
С чего бы это так хреново-то вдруг?
Ну, ушла жена — и ушла, правильно сделала! Какая там жена и семейная жизнь! Чужие, безразличные друг другу люди на одной территории!
Так в чем же дело?!
«Ты никогда никого не любил. Ты не способен любить, у тебя атрофировано это чувство, удалено, как аппендикс».
Так она сказала?
Сквозь тошнотворную мрачность его настроения брызнуло во все стороны, заливая солнечными бликами, воспоминание из другой и, наверное, не его жизни.
Из жизни совсем другого Дмитрия Победного, по странному стечению обстоятельств бывшего когда-то им.
Или это был не он, а полный его тезка? Невозможно, чтобы тот далекий юноша восемнадцати годов когда-то был им, Дмитрием Федоровичем Победным!
Солнце плавило Севастополь до растекания асфальта, пахло морем, цветущей акацией, немного степной полынью и раскаленным известняком.
Был Дмитрий Победный, активно кобелирую-щий восемнадцатилетний юноша, закончивший первый курс Высшего военно-морского училища на одни пятерки, бывалый, как ему казалось, и все знающий про жизнь и про женщин.
И была соседская девчонка, малолетка двенадцати годов. Не совсем чтобы соседская — приезжала на лето из Москвы к бабушке, Полине Андреевне. И любила она его, «взрослого» мужика, до умопомрачения!
Длинная, тощая, как колодезный деревенский журавль, с тяжелой копной светло-каштановых, непослушных волос, закручивающихся в крупные локоны, выгоравшие на концах за лето до рыжины, с россыпью веснушек на физиономии и удивительной серебристой голубизны глазами.
Храбрая, сумасбродная, отчаянная, как мальчишка, носилась она по горам и пригоркам, с вечно сбитыми коленками, раздражавшая его своими наивными приставаниями и детской влюбленностью.
В старинном домине, чудом уцелевшем во время войны, в котором они жили, на этажах располагалось по две квартиры. На их четвертом, последнем, жили они, семья Победных, и Полина Андреевна, бабушка «предводительницы краснокожих».
Ковальские — дочь Полины Андреевны с мужем, родители этого двенадцатилетнего ужаса, — жили в Москве, и Дима с родителями не раз ездили в столицу и останавливались у Ковальских, потому что они дружили не просто по-соседски, а как-то по-семейному, что ли.
Маленькая Машка выросла у него на глазах. Дима помнил, как они приехали с родителями в Москву, когда Машке было год от роду, и она таскала его за волосы. Таскала и хохотала от счастья, ей казалось, что он с ней играет, пытаясь вырвать пряди из цепких пальчиков. А потом громко пукнула прямо Диме в нос, когда он передавал ее в руки любящего отца.
Взрослые смеялись, а ему воняло.
А теперь она вдруг придумала в него влюбиться!
Но замечать Машку и эту ее беспредельную любовь ему было некогда, он и дома-то практически не был, — на то и законные каникулы. Ходили с друзьями в походы по всему побережью или зависали на пляже, ночи проводя с подругами, словом: «Отдыхаем мы хорошо, только устаем очень!»
Но случился незапланированный перерыв в плотной каникулярной программе Дмитрия Победного. Кто-то из друзей был занят, кто-то ушел в поход в горы, его звали с ночевкой, но он поленился, не захотел идти в этот раз, свидание с девушкой, с которой он в данный момент встречался, было назначено после девяти вечера, и он решил сходить на море поплавать.
В подъезде он в прямом смысле столкнулся с Машкой: она влетела в подъездную дверь и, обнаружив, что нежданное препятствие на пути оказалось любовью всей ее двенадцатилетней жизни, проорала:
— Дима, ты куда идешь?! — Дожидаться ответа ей было некогда, поэтому Машка теми же децибелами выдала: — Возьми меня с собой!! — и брызнула в него топленым серебром влюбленных глаз.
То ли от жары, то ли от скуки, то ли от разжижения мозгов Дима согласился и, не доверив Машке оповещение бабушки, сам поднялся наверх, толкнул не запираемую летом соседскую дверь, потому что Машка носилась туда-сюда бесконечно, и крикнул в квартиру:
— Полина Андреевна, я Машку с собой возьму на пляж, на Херсонес!
