Johan Huizinga
Herfsttij der middeleeuwen
STUDIE OVER LEVENS-EN GEDACHTENVORMEN DER VEERTIENDE EN VIJFTIENDE EEUW IN FRANKRIJK EN DE NEDERLANDEN
Йохан Хeйзинга
Осень средневековья
Исследование форм жизненного уклада и форм мышления в XIV и XV веках во Франции и Нидерландах
От переводчика
Данная Интернет-версия является, по сути, пятым изданием русской Осени Средневековья[1]. Это, конечно, не перевалившее за двадцать, как в Голландии, но за 20 лет тоже совсем не плохо. Книги переиздаются по двум причинам. Одни — в силу неизменно повторяющейся потребности общества в чем-то повторяющемся неизменно. Другие — как потребность любовно приобщиться к некой неизменной жизненной сущности, о которой, казалось бы, все известно и от которой при этом всегда ждешь чего-то неожиданно нового.
Осень Средневековья давно уже стала именно такой книгой. Она увидела свет в 1919 г., сразу же после чудовищной европейской войны, в нейтральной тогда Голландии, драматической точке покоя, окруженной со всех сторон дымящимися развалинами недавно еще такой благополучной Европы. Книга имела необычайный успех. Она была переведена на основные европейские языки и со временем вышла на многих других языках, включая польский, венгерский, японский. Через 70 лет появилось и русское издание.
Йохан Хейзинга родился в 1872 г. в Гронингене, на севере Голландии, в высокообразованной меннонитской семье. Он получил прекрасное образование, еще в гимназии увлекался классическими языками, проявлял интерес к арабскому и древнееврейскому. Первые его научные интересы касались санскритологии. Хейзинга становится профессором в университете Гронингена, а затем ректором Лейденского университета. Прославленный автор сначала Осени Средневековья, а затем Homo ludens и других книг и статей по историографии и истории культуры, он выступает неофициальным культурным послом Нидерландов в странах Европы и Америки. В годы entre deux guerres Хейзинга делает все, что в его силах, для защиты культуры. Он работает при Лиги Наций в Международной комиссии по интеллектуальному сотрудничеству, предшественнице ЮНЕСКО. Он резко и во весь голос высказывается против надвигающегося национализма, этой 'чумы, проказы нашего времени', призывает сопротивляться культу героического, называя его 'интоксикацией дрессированных толп, и упадку морали, выражающемуся среди прочего в 'тупоумной симпатии к преступлению'. Попутно отметим, что Хейзинга отказался участвовать в учрежденном в 1936 г. левыми нидерландскими интеллектуалами антифашистском Комитете бдительности, ибо наряду с 'нынешним безудержным национализмом' считал также и большевизм 'бичом нашего времени'.
В 1941 г., уже в условиях оккупации, Хейзинга публикует небольшую книгу Nederland's beschaving in de zeventiende eeuw [Культура Нидерландов в XVII в.] в стремлении поднять дух своих соотечественников напоминанием о блестящем Золотом веке Голландии, средоточия науки и искусства Европы на заре Нового времени. Лейденский университет закрыт, Хейзинга попадает в концлагерь как заложник, но затем его отпускают, опасаясь международных осложнений, и он живет в небольшом городе Де Стеег, близ Арнема, в доме своих друзей, отрезанный от своей библиотеки и от общения с коллегами. 1 февраля 1945 г. Йохан Хейзинга умирает, не дожив нескольких месяцев до конца войны.
Но вернемся к переломной эпохе Первой мировой войны. Осень Средневековья неотделима от других литературных явлений этого времени. В том же 1919 г. выходит Der Untergang des Abendlandes Освальда Шпенглера. В первые послевоенные годы европейского читателя начинает покорять эпопея Марселя Пруста A la recherche du temps perdu. И то, и другое название вполне подошли бы книге Йохана Хейзинги. Она тоже посвящена концу, закату — если не Европы, не Запада, то закату великой и прекрасной культуры европейского Средневековья. Она тоже увлекает читателя в поиски за утраченным временем. Критики отмечали близость Осени Средневековья к французским символистам Гюисмансу и Реми де Гурмону, а также к нидерландским писателям-новаторам 80-х гг. XIX в.
Осень Средневековья возникла как реакция на декаданс, на упадок, который тогда наблюдался повсюду[1]. Невыносимое предчувствие, а затем и переживание катастрофы Первой мировой войны, обостренной и личной трагедией — за несколько недель до начала войны умирает любимая жена, с памятью о которой эта книга осталась связана навсегда, — видимо, пробудили в Хейзинге героическое желание передать, выразить состояние разрушения и гибели всего привычного окружения как нечто уже известное, уже бывшее, а тем самым и преодоленное в прошлом! Одновременно Осень Средневековья — яркая и насыщенная энциклопедия европейской культуры в ее блистательнейшую эпоху. И это не только гибель, но и надежда. Ностальгическая устремленность в священное прошлое европейской культуры — оборотная сторона надежды на будущее.
Художественная манера, избранная автором, погружает нас в необъятный археологический материал культуры, представленный как цитаты. Это образчики франкоязычной литературы пышного, утомленного накопленной роскошью XV столетия, стихи, отрывки из бургундских хроник, мемуаров, поговорки, отдельные слова и выражения. Это цитаты из Писания, латинских религиозных трактатов, творений немецких и нидерландских мистиков. Отрывки из сочинений ученых, писателей, историков, философов XVIII и XIX вв. Библейская латынь V в., французский XIII-XV вв., средненидерландский и средневерхненемецкий. Цитаты в подлиннике, в переводе автора на нидерландский язык, в изложении, пересказе или — аллюзии, помеченные ссылками на источник. Бесконечно притягательная в своем многообразии словесная ткань, как живая, пульсирует в многомерной структуре книги. Цитаты вовлекают читателя в путешествие во времени и пространстве.
Обилие и разнообразие цитат, кажется, и собственно авторскому тексту сообщают свойства цитаты. Текст, воссоздавая время, сам приобретает свойство обращенности к вечности. И цитаты. Давая новое название вещам и явлениям, пересоздавая мир — подобно героям древних, обретают бессмертие.
Принятый в Осени Средневековья многостепенный способ цитирования уподобляет повествование столь свойственным Средневековью сложным иерархическим построениям. Стилистически приближенная к художественному колориту описываемой эпохи, книга использует иноязычные компоненты как своего рода риторический прием, как exempla — примеры из жизни или из известных всем текстов, обильно уснащавшие обращения средневековых проповедников к внимавшим им толпам. 'Аналитический импрессионизм' — термин, которым характеризовали творческую манеру Пруста, — свойствен и этой книге, необыкновенно чуткой к настроению своего времени, являющей нам в изменчивой вязи света и тени рассуждения и происшествия, поступки и противодействия, образы действительности и вымысла.
Мозаичность текстовой структуры Осени Средневековья делает ее похожей на puzzle, загадочную картинку, вдохновенно составленную из множества цветастых фрагментов. В наши дни эта книга, получившая мировое признание как классический литературный шедевр, вполне может восприниматься как произведение поставангардизма.
Отметим одну, далеко не сразу заметную деталь, позволяющую, как нам кажется, до некоторой степени проникнуть в тайну удивительной притягательности этой книги. Через всю Осень Средневековья рефреном проходит известное выражение из I Послания к Коринфянам: 'Videmus nunc per speculum in
