ветвями и не увлек за собой в страшную бездну, в черную дыру. Долго и безуспешно искали они хинга Мулле. Они никого не нашли, и только жуткий сонный смех Мулле, разбросанный здесь и там, изредка долетал до них и заставлял их вздрагивать.
Кима выучила язык крылатого и пыталась его приручить, но Чурики не давался, он был постоянно раздражен и цеплялся к каждому ее слову. Что бы она ему ни предложила, ни сказала — все вызывало в нем бурю неприязни и буйный протест: настолько они были чужими и чуждыми друг другу.
— Ничего не понимаю, не — по-ни-ма-ю ни-че-го, — с отвращением повторял Чурики, — был Альдебаран — и нету Альдебарана! Совершенно не узнаю знакомых мест — куда все и вся подевались?
Кима не слушала Чурики и твердила свое:
— Где же наши? Они должны быть где-то поблизости — я чувствую это, а чувство это еще не разу меня не обмануло… Аленькааа! Наташааа! Витяяя!
— Они давно забыли тебя, кому ты нужна — сама посуди, — дразнил ее Чурики. Ему очень нравилось доводить ее до слез. Пока до слез не доведет — не успокоится. — Я тоже связался с тобой только из-за королевства, если бы не это, я бы давно тебя бросил!
— Ты не смеешь так говорить…… Я им нужна. Мы всегда были вместе… — все твердила и твердила, как заведенная, Кима, а потом начинала рыдать.
Чурики понимал ее слова, но не — их смысл. За время полета они притерпелись друг к другу и выработали свой язык общения, который их не обязывал ни к чему.
Чуждые друг другу, они летали долго — Кима и Чурики — они летали всю жизнь и нигде не могли найти пристанища. Холодный и вздыбленный Альдебаран не давал им посадки. А под конец их стремительно втянуло в пространственную дыру, в бывшее дупло бывшего Гвадария Фигософа, и это пустое пространство приговорило их к вечным скитаниям в пустоте, потому что не было у них жизненного указателя, матрешка давно улетела.
Вездесущий Цытирик кое как выбрался на небольшой островок, оставшийся от когда-то цветущего и могущественного Альдебарана, и отряхнулся. Бесплотный, он не чувствовал ни холода, ни удушья. Тележка с вандарами, к счастью, не пострадала, он выкатил тележку на островок и остановился. «Это было… было… было…» — повторял он, в который раз не зная, куда девать свою печаль и бесконечность.
Все старое живое и неживое умерло, а все новое затаилось на том крохотном островке и ждало благоприятного момента, чтобы подобраться к жизни и начать с самого простого. На долгие-долгие хартинги все пространство Олфея превратилось в молчаливую пустыню, а время там съежилось и шло тихо- медленно, не позволяя себе игры случая или прошлых заумных своих скачков.
Цытирик упал на вандары — слепки славной альдебаранской Истории — и расплакался, как маленький.
ИЩИ АНГЕЛА В НЕБЕ
Каждый год наступает весна, и не разу не было такого, чтобы весна забыла про нас и не пришла. В этом году рано сошел снег и обнажил черную промерзлую землю. Грустно смотреть на землю, на которой не видно зелени, так не видно, что кажется — никогда не быть ей зеленой… кажется… Но каждый год все-таки свершается чудо, к которому невозможно привыкнуть, хотя оно совершается всегда.
Над нашим городом висит хмурое небо, солнце почти не выходит из-за туч, но мы ждем тепла — так хочется тепла.
Первой чувствует в воздухе тепло Сусанна.
«Запах весны помню еще с детства, с самого издаля,» — бурчит она себе под нос и потихоньку начинает собираться в дальнюю дорогу.
Ее дальняя дорога всем известна — сто шагов. Она медленно будет идти эти сто своих раз и навсегда отмеренных шагов, и весь дом начнет невольно прислушиваться к стуку ее суковатой палки. Раз Сусанна после зимы навострилась гулять, значит — к теплу. Такая примета.
— Завалялась нынче зимой на диване, засохла совсем, — говорит она первому встречному. — Погуляю денек-другой и воскресну для новой жизни.
Она долго спускается с лестницы и наконец выходит во двор. Ветер швыряет ей в лицо тяжелые и холодные брызги совсем не весенней капели. Сусанна делает первый затяжной вздох и захлебывается весной.
— Это я, братец дождь, — говорит она с трудом отдышавшись, подставляя сморщенную ладошку дождю. — Ну здравствуй-здравствуй!
Скупое солнце продирается сквозь дебри туч.
— Я жду тебя, мое солнушко, жду, — шепчет Сусанна. — Выходи — наш с тобой выход.
С причитаниями и шутками-прибаутками она садится на скамейку, повернувшись лицом в ту сторону, откуда только что выглядывало солнце, которое снова прячется за тучу, и вот оно опять выглядывает, и снова прячется — прямо какая-то игра света и тени.
— Господи, спасибо тебе… хорошо-то как…
— Ой, никак тебе нехорошо — аж глазки, смотрю, совсем закатила? — какая-то бабка поспешно подъехала к скамейке, толкая перед собой детскую коляску. — Сердце, аль воздуху маловато? Да-да, не тот нынече воздух, просто смох один, сплошное задушение.
— Зачем нехорошо — хорошо. Вот сижу и радуюсь всему… — откликнулась Сусанна и посмотрела на бабку глазами, в которых жило и плескалось неутоленное любопытство к жизни. — Ой, что-то я тебя, голуба, не припомню. А ведь я тут все про всех знаю. Недавно домработничаешь?
— Недавно, — отрезала «голуба», — сегодня первый день. И не домработница, а бери выше — нянька. Понимай разницу.
— У кого ж ты нянькаешь? — удивилась Сусанна и стала перебирать в уме имена. — Не иначе как у профессора каково, раз гордая такая.
— У него, у него — у профессора Зайцева. Трудовую книжку мне выписал уже. А где печать на нее поставить — случаем не знаешь?
— Я тебе могу что угодно поставить. Дааа, умный наш мальчик Витя…
— Хорош мальчик — уж, верно, давно тридцатку разменял. Седой весь и глаз во как дергается, прямо во все стороны.
— А по мне — мальчик, хоть и седовласый. Скажу я тебе, есть разные противу времени люди, — начала разбег Сусанна, с удовольствием поглядывая на неискушенную слушательницу. — Одних время скручивает в бараний рог, другие же на него плюют: как были, так и есть. Вот наш Витя Зайцев — он такой. Всю жизнь чуть ли не с пеленок профессором был. Я ж почти весь наш дом на этих вот скамейках вынянчила. Бывало, займется какой младенец плачем, так я перед ним рожки поставлю, прибаутку скажу. Гляди — затих и слушает сказки Сусанны. Бог ты мой, — не успеешь оглянуться, а он уже сам коляску с дитем толкает, ну прямо, как в сказке. На моих-то байках вся дворовая ребятня выросла — дай им сказку. И чтоб — интересную и новую. А новые — какие они сказки… горе одно, а зато вот старые…
Сусанна вздохнула и повела прищуренным взглядом высокого лысого человека. Он медленно шел, не замечая ничего вокруг.
— Во гляди-гляди, сейчас налетит вон на ту бандуру! — толкнула она локтем свою собеседницу, которая слушала ее открывши рот.
И верно, еще бы немного и лысый налетел бы на компрессор, стоявший без дела возле парадной.
— Эй, дядя Владя, смотри под ноги, не то лоб расшибешь! — веселясь, крикнула ему Сусанна.
Лысый очнулся, увидел в двух шагах от себя компрессор и благополучно обошел его.
— Физкультпривет долгожителям! — обернулся он и помахал Сусанне свернутой в трубочку газетой. — В небо все смотрим — ангела дожидаемся?
— А вдруг черт мне ближе и земля приветней? — У Сусанны засмеялись глаза, морщины, вся она засветилась. — Откудова знаешь?
— Уж я-то как-нибудь знаю, — хохотнул в ответ лысый и юркнул в парадную.
— Это кто? — полюбопытничала нянька, ритмично покачивая коляску.
