Труп в лесу

видно, не терпелось ещё что-то молвить полицейскому напоследок, да не посмел — вдруг услышат работники. Полицейский понял хозяина без слов: езжай лесом, там и пристрели.

Тарахтя, выехали за ворота. Лошадиные ноги с белыми отметинами бойко мелькали по дороге, большая рогатая тень неслась всё дальше и дальше к деревне. Вскоре на телеге завязалась беседа, порой слышался даже смех.

— Кобыла твоя на ноги резва, — похвалил лошадь незнакомец, — с виду-то старая, кляча клячей, а бежит как жеребец-второгодок.

— Да, живая коняка, хулить не приходится. Бежит не хуже оленя, — согласился полицейский. — Раньше у меня лошади не было, только вот нынче весной купил. Разве ж пешком всюду поспеешь? Беготни у нашего брата ох как много.

— Да, не мало, поди, время нынче такое!

Проехали ещё, полицейский спросил:

— Может, неловко тебе ехать — связанному. Хочешь, попону накину?

Но человек не захотел попоны.

— Чего уж тут — неловко, — буркнул он. — Коли с полицией едешь — всем известно: руки скручены. А вот я, будь полицейским, стыдился бы людям руки вязать. У самого пушка болтается, а всё боится — вяжет. Я-то не сбегу, на мне никакого злодейства нет!

И разошёлся:

— И если даже связали да повезли — тут никакого стыда нет. Невинного скорее посадят, чем шельму. А поджигатель и вообще-то не бог весть какой злодей. По-моему, поджог вовсе не преступление! Есть суд по закону, а есть и самосуд. Куда лучше самому расправиться, чем. других заставлять. Небось не подожгут, если сам того не заслужил! Такой суд для богатых заведён испокон веку, он что Библия, древний, А бедняку суд и вовсе не нужен, никто его, бедняка, не ограбит, а правды ему и в суде не сыскать. Ежели нынче насчёт бога разобрались, что он для обмана поставлен — народ морочить, так и насчёт суда тоже разберутся. Надо, чтобы люди сами могли своего врага судить. В судах вот где больше всего несправедливости. Из-за судов и преступления не кончаются. Не так наказывают, как нужно.

Такие речи не понравились полицейскому. Он недовольно и нехотя пробурчал:

— Ежели без суда жить, так только одно и будет: побежит петушок-огонёк с крыши да на крышу. И больше ничего. Тогда и вовсе порядка на земле не станет.

Неизвестный воскликнул:

— Как раз тогда-то порядок сам собой наладится. Никто никого обижать не посмеет. Погорят одни люди начисто, зато другие жить научатся!

На хуторе вслед уехавшим глядели хозяин и хо-зяйка. «Скоро те двое, — думали они, — доберутся до развилки: одна дорога ведёт в деревню, другая сворачи-вает в лес. Куда повернёт полицейский?»

Телега повернула к лесу.

Незнакомец вскинул на полицейского удивлённый взор и спросил:

— Лесом, никак, поедем?

— Да, лесом, — ответил полицейский.

Вскоре они скрылись за опушкой, телегу мотало в колее, как лодку на волнах.

Хозяин принялся за починку плуга. Он чинил плуг возле избы, на деревянной колоде.

Недолго ещё телеге ехать лесом, скоро кончится лес, пойдёт деревня. Сколько их сейчас на возу? Один? Два ли?

Прогремел выстрел.

Второй, третий! Глухое эхо пронеслось над тихими домами — словно град ударил из низкой тяжёлой тучи. Хозяин выпустил топор; тот упал, зарылся в щепки.

Что-то там, в лесу?

Вечером в лесу нашли застывший труп. Убитый лежал среди вереска, на спине, с открытыми глазами, слегка разинув рот. На губах рядами лепились мухи. Ствол у одного из деревьев был в крови, а на земле, недалеко от колеи, валялась длинная верёвка.

Крестьянин-помолец, обнаруживший труп, узнал в нём полицейского.

Неизвестный исчез, как в воду канул.