кладбища; там нет глины, а камень. Жена жертвует землю для постройки.
Эта мысль показалась пастору хорошей, и он кивнул одобрительно. Поручик встал.
– Жена уже наняла опытных рабочих; работы начнутся тотчас.
– Не могу ли я, со своей стороны, зайти и поблагодарить вашу супругу от всего прихода за ее щедрый дар?
– Если вы приедете, – поручик взглянул через плечо на сапоги пастора, – если вы приедете благодарить жену, так… у нее свой особенный подъезд. Желаю оставаться в мире!
Он сел на лошадь и поехал шагом.
Все происшедшее так мало касалось его, что он поехал по-другому делу через поля и леса к плотине.
Работы здесь заканчивались, – совершенно новая плотина с высоким падением воды, а к старой плотине был отведен рукав реки и так, что по ней можно было теперь сплавлять лес и бревна из поместья. То была удачная выдумка поручика. Прежде лес приходилось возить по зимней дороге далеко до моря; теперь, когда его можно было спускать по старой плотине, лес не рисковал разбиться в щепки.
Поручик смотрел на работу, не сходя с лошади.
– Через два дня кончим, – сказал он рабочим.
– Через два дня… Да! – подтвердили рабочие, одобрительно кивая.
В то время, когда у владелицы Сегельфосса должен был родиться ребенок, ей было двадцать восемь лет; таким образом, она была еще молодая женщина, здорового телосложения, как бы созданная для того, чтобы стать матерью. Но поручик при своей вечной опасливости боялся, как бы не случилось чего дурного, и принимал особые предосторожности.
За несколько дней до Рождества он сказал своему работнику Мартину:
– Взнуздай серую пару… понимаешь, пару серых.
– Слушаю.
– И отправь их без саней в Ура, в поместье «Ура», к ленсману. Поставь их в его конюшню, пока они мне понадобятся.
– Слушаю.
– Сделав это, возвращайся сейчас домой.
– Слушаю.
– Вот и все…
В рождественский сочельник с самого утра в Сегельфоссе все были в тревоге. За несколько дней перед тем в усадьбу приехала женщина в чепце. Экономка говорила с ней, и ходили слухи, что хозяйке плохо.
Несколько позднее в этот день поручик стоял без фуражки в коридоре между своими комнатами и комнатами жены, разговаривая с женщиной в чепце.
– Но, я надеюсь, что опасности пока нет?
– Нет, но… Нет, с божьей помощью; но… Ведь я прежде никогда не знала вашей жены, и отвечать…
– Надо доктора? – спросил поручик.
– Да. Если только доктор дома.
– Он предупрежден. Я могу привезти его сегодня ночью.
Поручик позвал работника и приказал запрячь пару гнедых, а сам пошел переодеться в дорогу. Когда все было готово, он сел в сани и выехал задними воротами, чтобы жена не слыхала и не встревожилась.
Он сам поехал за доктором.
Он ехал быстро, доехал до Уры, запряг серых в сани и поехал дальше. Наконец он добрался до дома доктора.
Если бы то не был сам поручик из Сегельфосса, окружной доктор вряд ли бы побеспокоился ночью.
Он предлагал водку, закуски; пришла экономка и потчевала кофе и печеньем, поручик поблагодарил и отвечал на все:
– Я прошу только доктора.
Они сели в сани. Дорогой они мало говорили, не будучи знакомы друг с другом. Доктора, молодого окружного врача, звали Оле Рийс. В Ура поручик перепрягает гнедую пару, отдохнувшую несколько часов, и они едут дальше. В Сегельфосс приезжают в два часа. Ребенок уже появился на свет.
Сын, Виллац Хольмсен четвертый, родился в самую рождественскую ночь. В этом было что-то необычайное. Но мать заболела, и тут молодому врачу представился случай показать свое искусство. Фру Адельгейд оценила его, за ним прислали из округа; иначе он, вероятно, пробыл бы еще дольше. Фру Адельгейд оценила его, победив отвращение к его волосатым рукам.
Зима подходила к концу. Фру Адельгейд выздоровела, и ребенок подрастал. Все шло хорошо. Естественно, что фру Адельгейд несколько похудела, и нос ее стал больше, но она была слишком занята, чтобы думать о своей внешности. У нее был ребенок, – неоцененное сокровище; он громко кричал, был упрям и капризен, но мил. И вот у него появились зубы.
Его следовало крестить в новой церкви, когда она будет готова. Какого мнения об этом фру Адельгейд?
