хлыста, – вон! С годами господину Хольменгро часто приходилось вспоминать лейтенанта Хольмсена: слов у того было немного, два слова, четыре, а глаза словно печати. Когда он вжимал в руке ручку хлыста, суставы пальцев становились совсем белыми, но зато, когда он раскрывал руку и хотел кого-нибудь поощрить, минута эта долго жила в людской памяти. Служить у него было приятно, потому что он умел приказывать, он был начальник, барин. А носил ли он огромные золотые кольца в ушах, как важные шкипера с западного побережья? Курил ли длинную пеньковую трубку с серебряным мундштуком? Был ли так толст, чтобы на двух стульях помещать свое величие? И все-таки никому не отводилось такого просторного места, как ему, и никто не осмеливался говорить с ним свысока.
Господин Хольменгро и понынче удивляется. Он ли не пробовал сам всяческими способами приобрести власть над своими служащими? Разве он не додумался даже до того, что поступил в масоны и разгуливал, словно затаив какую-то сверхъестественную силу. Но люди не очень-то обращали на это внимание, никто его не боялся, таких дураков не было. Да никто в точности и не знал, действительно ли помещик был масон.
Он подходит к Ларсу Мануэльсену и говорит:
– Здравствуй, Ларс. Ты опять начал у меня работать? Ларс отвечает:
– Избави бог! Нет, это я только случайно.
– Где Оле Иоган?
– Задержался внизу. Я поработаю покамест вместо него.
– Я послал сегодня утром поденщика на подмогу, где он? – спрашивает господин Хольменгро.
– Поденщика? Не Конрада ли? – Нет, Ларс Мануэльсен не видал Конрада.
– Он столкуется у меня, получает харчи, нынче утром он должен был прийти сюда.
– Стало быть, сидит где-нибудь и ждет. Разыскать его?
– Да, разыщи.
Все идет неладно, и помещик хмурит брови. Поистине, у этого короля, владеющего поместьем Сегельфосс, много неприятностей. Несколько лет тому назад это был добродушный и свежий господин, теперь у него синие жилки на висках, заострившийся нос, морщины у глаз и седая борода. Все у него тонкое: руки и лицо, ноги – все превратилось в кожу да кости. Но разве он стал из-за этого ничтожен?
Тогда он не был бы тем, кем он был! Правда, в деятельности его уже нет прежнего широкого размаха, да, мельница его работает только днем, он держит меньше рабочих; но король Тобиас не рассыпался на кусочки, у него выносливости хватит. Когда он стоит на открытом месте и, задумавшись, озирает свою могучую реку, а за нею пристань и море, и дает волю своей голове похозяйничать, тогда выражение лица его сильно, и глаза полны отваги. Молодость отлегла от него, да, но старость еще не пришла – он человек пожилой, но поговаривают, будто в соседнем поселке у него еще родятся ребятишки.
Ларс Мануэльсен возвращается с поденщиком, и помещик спрашивает:
– Что ты делал сегодня?
– Да я только так, сидел, – отвечает Конрад.
– Он сидел и курил, – докладывает Ларс Мануэльсен.
– А что же мне было делать? – спрашивает Конрад.– Ведь Оле Иоган не пришел.
– Ты мог бы явиться ко мне и был бы приставлен к работе, когда я пришел, – важно говорит Ларс Мануэльсен.
Но Конрад фыркает:
– К тебе? Мне надо было явиться к тебе?
– Да, надо было, – подтверждает помещик.
– Нет, не надо, – говорит Конрад.– А если вы хотите вычесть с меня за этот прогул, так я за него ничего и не получу.
– И ты думаешь, что тогда все в порядке? – спрашивает помещик.– Да ведь работа, которую ты должен был сделать, стоит.
– Да, а что ж, если Оле Иоган не пришел? Я тут не при чем.
– А то, что ты два раза ел сегодня, это мне тоже с тебя вычесть?
Тоща поденщик отвечает:
– Ел? Что же мне – выходить на работу на тощий желудок? Нам, наемным рабам, становится все хуже и хуже, вы хотите вырвать у нас даже кусок изо рта.
Дело опять грозило жестокой перебранкой, если б помещик не смолчал. Он знал, чем это кончится: поденщик останется.
– Собственно, мне следовало бы сейчас же отправить тебя домой, – сказал помещик и пошел.
Конрад не полез за словом в карман.
– Вы так полагаете? А я вот так прост, что думаю – у нас в стране есть закон и право. И если я пойду в газету, так там тоже так думают.
Да, в газете, конечно, думают тоже так, – размышлял господин Хольменгро, – в почтенной «Сегельфосской газете», выходившей уже седьмой год и руководившей мнениями городка и округа! Помещика неоднократно поминали в газете, кое за что осуждали, усердно трепали его и за цены на муку, – в особенности пшеничная мука и ржаная мелкого размола стала очень дорога для бедноты. Но «Сегельфосская газета» была справедливая газета, редактор умел признавать заслуги, а его признание было не лишено значения. «Мы», – говорил он, – «по нашему мнению», – говорил он. Изредка он предупредительно кивал в сторону господина Хольменгро, одобряя его деятельность, а один раз написал:
